Поскольку концовка статьи М. Магомедова «"Аккинский" капкан против исторической правды» выдержана в благочестивом тоне: содержит надежды на укрепление добрососедства, заверения в отсутствии стремления отгородиться от остальных дагестанцев и каких-то претензий к ним на этнической основе, наконец, упование «Да наставит нас Аллах на правильный путь», — могу добавить от себя лишь: «Амин!».

Однако оставить статью без ответа невозможно, поскольку вместо рассмотрения вопросов истории аккинцев ее первая половина посвящена разбору непосредственно моей личности — с упреками, советами, сомнениями, подозрениями, обвинениями, домыслами и, наконец, ложным «цитированием» (так и написано: «цитата — наше предположение»). Во второй же, «исторической», части М. Магомедов опять-таки неловко подменяет рассмотрение истории аккинцев цитатами по истории качкалыкских чеченцев (ныне Гудермесский район), при этом грубо ущемляя идентичность и исторические права целого ряда этносов — ингушей, андийцев, кумыков. Выражаясь словами Салтыкова-Щедрина, «полагая быть историком, он рассказывал анекдоты».

Моя родословная

Автор совершенно проигнорировал высказанные мною надежды на то, что «вместо «яблока раздора» для трех республик аккинцы могли бы стать «связующей нитью» наших братских народов». И выдвигает голословные догадки, что статья, являющаяся одним из результатов моих многолетних исследований исторической географии Кавказа, на самом деле — «чей-то хорошо оплаченный заказ», побудительным мотивом которого служило якобы стремление «ставить палки в колеса» «процессу восстановления исторической справедливости». Хотя будучи сыном уроженки Карабулака, прожившей первые 14 лет своей жизни в казахстанской депортации, я не понаслышке знаком с проблемой репрессированных народов и никогда не ставил под сомнение их священное право возвращаться в свои дома.

И тем не менее М. Магомедов приписывает мне слова, которых я не писал, а именно: «он советует аккинцам «обустраивать свой ареал в Ингушетии» и «нечего вам выпендриваться». Правда, тут же оговаривается, что «цитата — наше предположение». Но тогда это не «цитата», а «ваше предположение», то есть попросту домыслы, и не следует тогда брать эти слова в кавычки, выдавая их за мои советы.

Не являюсь я и «сталинистом», как полагает М. Магомедов, советующий мне далее изучать не историю вайнахских тейпов, а «заниматься своей собственной родословной», попрекая при этом: дескать, «мы прекрасно знаем, как нынче добываются звания и должности, и доверия к ним никакого». Вполне возможно, М. Магомедов действительно «знает, как нынче добываются (научные) звания и должности», скажем, в Чеченской Республике или Дагестане, и, может, даже кем они там «добыты», после чего «доверия к ним никакого». Но, к моему счастью, свои регалии я заработал в Москве, что вполне закономерно, учитывая, что являюсь историком уже в третьем поколении и в свое время здесь же, в МГУ, на историческом факультете, учились мой отец и покойный дед, оба получившие впоследствии звания докторов исторических наук и профессоров. Немало аспирантов и дипломников из Чечено-Ингушской АССР были учениками моего деда В.Г. Гаджиева, став впоследствии серьезными учеными, известными и за пределами своих республик. Один из них даже оппонировал на защите моей диссертации в Институте Востоковедения РАН. Понимаю, что, с юных лет имея доступ к обширнейшей семейной библиотеке и даже к раритетным изданиям 19 века, я находился в выгодном положении, рано научившись, как признает даже М. Магомедов, «умело» работать с «разными историческими документами», чем, пожалуй, бессмысленно кого-то попрекать. Что же касается изучения «своей собственной родословной», то беспокойство М. Магомедова запоздало, ибо еще год назад эта работа с датами жизни и событиями доведена до 18 века (то есть примерной эпохи переселения аккинцев на Кумыкскую плоскость), а по устным преданиям доходит даже до эпохи исламизации Дагестана при участии курайшитов. Именно поэтому в полном соответствии с приведенным М. Магомедовым хадисом о необходимости «…возлюбить для братьев (по вере) то же, что возлюбил для себя…», изучив свою родословную, а затем, изучая историю Дагестана, я совершенно закономерно дошел до истории вайнахов, без которых эта картина не была бы полной.

Мой Дагестан

Но домыслов и необоснованных выпадов личного порядка М. Магомедову показалось мало, и он пошел еще дальше, назвав «лукавством» утверждение о «переселении аккинцев на территорию Дагестана» (хотя это были цитаты в том числе чеченских авторов!). Заявляя, что «Дагестан в современных границах существует лишь с 20 января 1921 года, по декрету ЦИК РСФСР об образовании ДАССР, с включением в ее состав Хасавюртовского округа, ранее входившего в Терскую область», М. Магомедов утверждает, что якобы «нет ни одного исторического факта, ни одной карты, говорящих о принадлежности чеченских территорий к Дагестану». После чего сообщает, что «разделение единого нахского этноса на чеченцев и ингушей произошло формально» и «названия эти нахским народам дали русские историки», а «нахский этнос» (то есть «великочеченский», а даже не вайнахский, как принято собирательно называть ингушей и чеченцев вместе!) — это «множество тухумов», таких как «мелхий, аккинцы, галгаевцы, назрановцы и другие».

Не беря на себя полномочия судить за отметивших юбилей республики ингушей, постараюсь здесь по порядку ответить за Дагестан. Мне хорошо известно, когда была образована ДАССР, хотя бы потому, что мой прадед — известный революционер Гадис Гаджиев — со своим отрядом принимал в учредительном съезде 13 ноября 1920 года самое непосредственное участие. Но позволю напомнить, что действовавшие тогда еще очень осторожно большевики поначалу лишь фиксировали фактическое положение, сложившееся по итогам Гражданской войны. На самом деле Хасавюртовский (бывший Кумыкский) округ, где к зиме 1917 года наряду с кумыками все еще преобладали русские поселенцы, в результате столкновений чеченцев и ингушей с казаками вдоль Сунжи оказался отрезан от центра Терской области (Владикавказа). И, охраняемый лишь конным полком кумыкского князя Капланова из демобилизованной «Дикой дивизии», еще в марте 1918 года предпочел перейти под юрисдикцию «Дагисполкома», только что разогнавшего большевиков. В связи с чем Хасавюрт посетили и провели окружной съезд военно-политический и духовный лидеры тогдашнего Дагестана — полковник Нух-бек князь Тарковский и муфтий Нажмудин Гоцинский, а князь Капланов со своим полком перешел из Хасав-юрта в Темирхан-Шуру (ныне Буйнакск). Развернувшаяся затем Гражданская война — вторжения большевиков, интервентов, бичераховцев, деникинцев и наконец снова большевиков — не внесли изменения в это самоопределение, которое в 1921 году было лишь заново подтверждено. Если же перенестись еще на столетие назад, в «доколониальную эпоху», то по «Описанию Кавказской губернии» 1812 года А.М. Буцковского мы обнаружим, что кумыки в Эндирейском владении составляли 4430 дворов, «к кумыкам принадлежащие лезгинские селения» (то есть салатавские аварцы, ныне Казбековский район) — насчитывали 2410 дворов, «кумыкам принадлежащие» ногайцы — 1100 дворов, «кумыкам принадлежащие» ауховцы — 1100 дворов (т.е. за 50 лет с момента переселения удвоили свою численность), и, наконец, чеченцы (которых А.М. Буцковский не путает с ауховцами) — составили всего 312 дворов, то есть даже вместе с ауховцами — лишь 15% населения.

1. «Кумицкие чеченцы» — владения Аксаевских и Эндирейских князей (наследников знаменитого крым-шамхала Султан-Махмуда) — отчетливо выписаны вдоль южного берега Сунжи — Малая Чечня (Гехи), Мичигич и Качкалык.

2. «Тавлинцы» — кумыкское собирательное название андо-аварцев и прочих подвластных хунзахским нуцалам горцев на данной карте распространяется от Андийского хребта до ущелий Аргуна.

3. «Атахи» — так в предгорьях между «Кумыцкими чеченцами» и «тавлинцами» обозначено владение Гумбето-Чеченских султанов Турловых (младшая ветвь нуцалов), поскольку в годы русско-турецкой войны 1768–1774 гг. именно Атаги служили резиденцией пророссийского и, соответственно, признаваемого Россией Арслан-бека ибн Айдимира Турлова (1757–1770, 1775–1784 гг.) в противовес проосманскому Али-султану ибн Хасбулату Турлову (1771–1774 гг.), оспорившему власть родственника в Гумбете (Мехельта) и Большой Чечне (Чечен-аул), но не признанному Россией и в результате неудачи в совместном с крымцами походе на станицу Наурскую вынужденному сложить полномочия после ответного удара русских войск барона Медема.

4. «Малая Кабарда» — пространство между Сунжей и Тереком по обе стороны Черкесского (ныне «Терского») хребта занято Малой Кабардой, князья которой однако не создали здесь долговременных поселений, а, по свидетельству Симеона Броневского, эксплуатировали исключительно как «привольные выгоны» для скота, причем «вместе с ингушами» (С.Броневский, С.95).

5. «Кисты Ингушовские» — занимают долину Кумбилеевки и в районе Дарьяла оба берега Терека почти до Архона. Во второй половине 18-го века избавились от влияния Малой Кабарды. Поэтому рассматривать их как «довесок» к чеченцам, аннексируя целый народ «отдельными тухумами», с научной точки зрения как минимум некорректно.

Что касается самого названия «Дагестан», то действительно, как признавал еще известный историк Р.М. Магомедов: «Нельзя не заметить, что название «Дагестан» появляется в источниках относительно поздно — не ранее XIV в.», тем не менее «термин «Дагестан» приблизительно с XVI в. оттесняет на второй план все остальные географические термины (в особенности локальные) и отныне начинает существовать как признанное и наиболее употребительное название всей территории Дагестана». Не развивая мысль, он писал о «широком распространении и окончательном утверждении в коллективном сознании представления о территории Дагестана как о единой стране, в отношении которой все локальные термины на данной территории (т.е. Кайтаг, Табасаран, Дарго, Авар, Кумук, Чачан и т.п.) получили частный, подчиненный характер» (Магомедов Р.М., 1975. С. 72–73). При этом важно, что еще 705 лет назад в хронике «Тарих Дагистан» Мухаммада-Рафи (1312/3 г.), где термин «Дагестан» употреблен впервые, он фигурирует именно как название «Великого государства», и уже излагается его история.

Необходимо здесь также отметить, что наиболее ранние из известных нам местных источников, такие как «Дербент-наме», «Тарих Дагестан» с «Перечнем доходов шамхала» и др., употреблявших данный термин, понимают его именно в политическом смысле и проникнуты идеей единства страны — «всего Дагестана от границ Гурджистана до пределов Дешт-и-Кипчак» и «от области Чаркас до города Шамаха», придавая большое значение законности власти шамхалов и ставя возвышение их династии в прямую зависимость от предводительства в движении по утверждению ислама на Восточном Кавказе. Недаром именно термин «Дагестан» — политоним, не несущий какого-либо племенного начала, как, например, новообразовавшиеся государства: «Казахстан», «Таджикистан» и т.п. Наоборот, понимание его было именно не этнолингвистическим или расовым (в него не включались, например, удины-христиане лезгинской группы в Ширване или язычники-бацбийцы вайнахского корня в Грузии), а именно политическим, то есть по мере исламизации обнимало всех горцев-мусульман, признававших Шамхала верховным эмиром и валием Дагестана. И здесь важно отметить, что даже дискутирующий с нами М.Магомедов признает «важное обстоятельство, что как чеченцы, так и другие народы Северного Кавказа знали, что шамхалы возводили свой род к потомкам дяди пророка Мухаммада (с.а.с.) — Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, жившим в Сирии (Шам), отсюда и титул этих владельцев «шамхал», и по этой причине авторитет шамхала среди кавказских мусульман был чрезвычайно высок».

В свою очередь, характеризуя категории самосознания в рамках традиционного дагестанского общества 17–19 вв., известный дагестанский этнограф М.А. Агларов из Анди отмечал, что и сами дагестанцы включали в «общедагестанское» самосознание Чечню (Агларов М.А., 1988. С. 204.). Причем, как заметил известный чеченский историк Я.З. Ахмадов, и «османы термин «Дагестан» традиционно распространяли на территорию от Каспия до восточных рубежей Кабарды, следовательно, под ним понималась и Чечня» (Ахмадов Я.З. Очерки исторической географии и этнополитического развития Чечни в XVI-XVIII веках. 2009. С. 284). Так, османский министр юстиции и историк Джевдет-паша в своей «Истории Турции» еще при описании событий 18 века неоднократно пишет: «Жители Чечни, входящей в состав Дагестана и отстоящей от Кабарды на четыре часа пути, по причине своей глубокой религиозности ведут войну с Россией», «Чеченцы не принадлежат к Кабартаю, а составляют часть населения Дагестана», «указанная экспедиция на Кизляр зависела от переговоров с лезгинами, жившими в Чечне». Таким образом, чеченцы в понимании османов были лишь одной из разновидностей «лезгин»=дагестанцев, да и сами они, несомненно, осознавали себя частью единого Дагестана, в связи с чем немало вайнахских мухаджиров 19 века на территории бывшей Османской державы носили и носят по сей день фамилию «Дагистани» или «Дагистанлы». Известно, что и в чеченском языке слово «Родина» вполне узнаваемо звучит как «Дагаста», с характерным для вайнахской фонетики выпадением согласных, особенно на конце слов (например в именах — Шарпуди, Баауди и т.д.). А потому нет ничего удивительного, что и в начале 19 века чеченцы, оказавшиеся после Ермоловского террора в тяжелом положении, искали выход из ситуации в протекции валия Дагестана – шамхала. Так, на организованном лидером чеченского восстания 1825–28 годов Бийбулатом Таймиевым всенародном съезде весной 1829 года старшины 120 чеченских тейпов (то есть почти всех, отсутствовали лишь представители надтеречных «мирных чеченцев») дали подкрепленную аманатами присягу валию Дагестана – шамхалу Махди-хану II (1797–1831 гг.), вновь присоединившему, таким образом, Чечню к своим владениям (История Чечни в XIX–XX веках. 2005. С. 118-120). Наконец, в приказе от 16 ноября 1832 года сам император Николай I, объявляя благодарность за взятие Гимров своей кавказской армии, прямо заявляет: «Храбрые воины! Непоколебимому мужеству вашему вверил я усмирение диких и необузданных племен дагестанских: лезгин, чеченцев, галгаевцев и карабулаков, увлеченных к восстанию Кази-Муллою…» (АКАК. Т.VIII. Д. 259. С. 351).

Таким образом, исторически мы были едины, и разыскания «исторической границы» между Дагестаном и Чечней — занятие бесплодное, ибо понятия эти — исторически разного порядка, и границы между ними никогда не было и быть не могло, а, как говорится, «трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет»!

Гораздо проще найти «карты, говорящие о принадлежности чеченских территорий к Дагестану», которые так просил М. Магомедов, самонадеянно утверждая, что их на свете «нет ни одной». На самом деле такие карты существуют, и в моем распоряжении их немало еще со времен моей работы редактором исторического отдела в крупнейшем в стране картографическом издательстве «Феория», а затем в Национальном музее Дагестана. Но, к сожалению, формат газеты не позволяет публиковать их здесь в большом количестве и высоком качестве. Поэтому полагаем достаточным обнародовать фрагмент лишь одной такой карты 1772 года — «Течение реки Терека, Большой и Малой Кабарды с около Кавказа лежащими странами».

В результате на основе этой и многих других исторических карт 17–18 вв., где чеченцы также вписаны в границы Дагестана (например, карт Иоанна-Баптиста Хоманна, Гийома де Лиля, Иогана-Густава Гербера и т.д.), а также многочисленных свидетельств письменных источников и генеалогий феодальных правителей, можно утверждать о неразрывной связи чеченцев с Дагестаном. А также представить, каким было политико-административное деление территории современной Чеченской Республики в 17–18 веках, и убедиться, что львиная доля этих территорий относилась к тем или иным дагестанским феодальным владениям и лишь малонаселенные пустынные территории частично относились к Малой Кабарде, Картли-Кахетии и уже продвинувшейся в регион России.

Сказки Ичкерийского леса

Если же вернуться к собственно породившему дискуссию «аккинскому вопросу», то я благодарен М. Магомедову: он, по сути, не стал оспаривать ни один из выдвинутых тезисов, ни один из приведенных источников. Вообще, к истории Ауха он подошел по остаточному принципу — очень кратко и лишь в самом конце. Создается даже впечатление, что он мою статью не читал, иначе бы не приписывал «попытки доказать» переселение ауховцев «на эти земли в 16–17 вв.», а внял бы приведенному в статье архивному документу, фиксирующему точную дату этого события — 1763 год. В итоге центральной частью своей статьи он решил обрушиться на историю кумыкских князей, пытаясь буквально сравнять кумыков с землей. Опять-таки не затрагивая вопрос Ауха и не приводя никаких документов, он ограничивает свою базу исключительно трудами российских военных чинов второй половины 19 века (1859, 1887, 1890, 1893 гг.) из генштаба и администрации Кавказского наместничества, которые уже не были свидетелями княжеской власти в Чечне, то есть, по сути, являются не источниками, а лишь литературой. К тому же литературой крайне тенденциозной. Поскольку, во-первых, пытались объяснить кровопролитные войны, многочисленные восстания, общую нестабильность и наконец «абречество» в регионе не своими просчетами в управлении и жестокой политикой отторжения горских земель под крепости и казачьи станицы, а некой «природной неуправляемостью» и «врожденной дикостью» чеченцев, якобы априори «неспособных к государственному строительству и какому-либо порядку» (чего стоит тиражируемый М. Магомедовым нелепый пассаж о том, что чеченцы, якобы «не имели понятия о деревянной посуде». И это при том, что жили среди лесов...). А во-вторых, эти «историки в погонах», верные упомянутому М. Магомедовым принципу «разделяй и властвуй», пытались объяснить кумыкам, что А.П. Ермолов лишь «спасал их» от «засилья чеченцев», а не ликвидировал власть князей, чтоб раздать кумыкские земли под крепости и хутора колонистов (русских, немцев, молдаван). Хотя, если обратиться к документам на столетие-полтора раньше, можно обнаружить и обратные примеры. Так, в 1779 году напротив станицы Наурской поселяются беглые жители Гехи (Малая Чечня), кои «были охраняемы от аксайских владельцев, которые набегами своими не оставляли их в покое» (П.Г.Бутков, «Материалы для новой истории Кавказа». Ч.II. С.112). И это документы, фиксирующие оперативную обстановку, а не «хабары» 100–300 лет спустя.

Особенно же курьезно в интерпретации М. Магомедова звучит легенда об обращении чеченцев к Дагестанскому шамхалу прислать для наведения межтейпового порядка в качестве князя своего сына «Султа-Мота» (знаменитый крым-шамхал Султан-Махмуд), «обязуясь взять его на продовольственное обеспечение», что, по мнению М. Магомедова, «свидетельствует о том, что не чеченцы зависели от князя, а князь от них», и, дескать, «авторитет его не был обеспечен никакими мерами принуждения». Очевидно, М. Магомедов не читал ни «Тарих Дагестан», ни «Перечень доходов шамхала», где еще в 14 веке «весь Мичигич» (Чеченская равнина) назван «мульком (т.е. собственностью) шамхала». Не знает он и тот факт, что помимо своих провинциальных налогов, хараджа, джизьи, доходов со своих пастбищных гор, кутанов, рыбных ловль, судебных штрафов, доли набегов от и работорговли, «берегового права» и таможни Дагестанский шамхал в эпоху своего могущества получал «за охрану своих владений» ежегодное жалование в размере 100000 акче (более 1 тонны серебра) от османского двора и 2000 туманов (115,5 кг золота) от иранского шаха. То есть предположение, что он мог отправить сына «работать за еду» в чеченские леса, не вызывает ничего, кроме смеха.

Что касается обеспеченности шамхальского авторитета мерами принуждения, то, как гласит «Тарих Дагестан», «ему были подчинены все жители Дагестана, от низших до высших, ближние и дальние — добровольно или силой». «А он — шамхал — и в самом деле имел в своем распоряжении воинов отборных, преданных… — писал знаменитый османский путешественник Эвлия Челеби, посетив Эндирей в 1666 году. — Всего воинов в Дагестане 87 тысяч. Ныне все справные хозяева полностью вооружены по татарскому образцу. Во время вой-ны они выступают в назначенные места сражений на лошадях под началом везира, беев или самого шамхал-шаха». (Эвлия Челеби, 1979. Вып.2. С. 106, 112). Другие источники 15–18 веков дают аналогичные цифры плюс-минус 15 тысяч. Эта мощь позволяла шамхалу не только успешно защищаться, но и проводить наступательные операции как на Южном (Кахетия, Ширван), так и на Северном Кавказе (Кабарда) и даже в степи (взятие Астрахани в 1532 и 1546 гг.). Для сравнения, Шихмурза Ококский собирал лишь 500 человек, и, как упоминалось еще в прошлой статье («НД» №28 от 21 июля 2017 года, ««Аккинский» капкан для трех республик»), именно сын шамхала Ахмадхан (старший брат Султан-Махмуда) в 1595 году разгромил и убил Ших-Мурзу, подчинив «Окоцкую землю», после чего 160 «ококов» бежали «на житье» в Терскую крепость. Причем зафиксировано все это в реляциях тех же лет, на фоне чего все приводимые М. Магомедовым россказни «историков в погонах» 300 лет спустя абсолютно неубедительны.

Тиражируя «сказки темного леса», М. Магомедов в итоге заявляет: «Не было в истории таких щедрых князей, которые дарили бы свои лучшие земли, а сами бы продолжали жить на неудобных для возделывания территориях. Их власть была номинальной и сосредотачивалась на сборе податей с населения (ясак)». На сей счет можно лишь посоветовать отправиться в тур по замкам Европы и убедиться, что не только в Дагестане феодалы оставляли для себя именно участки «неудобные для возделывания» (коим они и не занимались), но удобные для обороны. А поскольку доход приносят лишь населенные земли, используемые под земледелие или пастбища, они охотно раздавали их всем, с кого можно собирать подать (помянутый «ясак»), сбором которого, к сведению М. Магомедова, власть феодалов (наряду с предводительством в войне) и ограничивалась не только над чеченцами, но и в остальном Дагестане.

Но даже весь свой тенденциозный ряд сомнительных свидетельств М. Магомедов раздобыл не сам, а ссылаясь на тенденциозную подборку «известного историка-кавказоведа Хасана Бакаева», породившего такие «альтернативные труды», как «След сатаны на тайных тропах истории», «Мистический аспект чеченской истории» и, наконец, свежее произведение — «Вечная война: чеченцы глазами друзей и врагов» (Варшава – Джохар, 2014 г.). Отвечать на все это «альтернативно» от лица кумыков, пожалуй, смог бы лишь не менее известный тюрколог Мурад Аджи. Немой вопрос вызвал лишь сам факт, почему на сайте «Чечен.инфо», аффилированном с правительством Чеченской Республики (учредителем является заместитель министра ЧР по нацполитике, внешним связям, информации и печати), популяризируются авторы, продолжающие выпускать в Варшаве разжигающую рознь националистическую литературу «по официальному заказу» и под грифом так называемого «Правительства Чеченской Республики Ичкерия» (ЧРИ). И это на фоне того, как глава Чеченской Республики Рамзан Кадыров, прилагая титанические усилия, много лет мужественно и небезуспешно борется с пережитками анархии, приучая народ к порядку и подчинению регулярной государственной власти, куда более централизованной, нежели былая княжеская, которой чеченцы, по голословному мнению автора, в отличие от всего остального человечества и даже других горцев Кавказа, почему-то «просто не умели подчиняться».

Таким образом, любой, кто непредвзято прочтет эту статью, поймет, что на самом деле нам нечего делить. У нас богатая и насыщенная общая история, в которой наши народы совместно прошли через пучины тягот и испытаний, побед и поражений, и нельзя допустить, чтобы какие-то хулиганские акции или чей-то националистический угар вопреки линии республиканских властей «подвел мину» под все святое, что есть у наших братских народов — дружбу, добрососедство, сплоченность единоверцев, многовековые общие государственные традиции, общую историческую память и самосознание. Дай Аллах всем нам разума, понимания и сил отдалиться от сомнительного и прийти к истинному! Чтобы никакие границы не могли разделить нас и стать преградой для торжества справедливости! И эта статья, как обозначалось выше, писалась с надеждой, что аккинцы могли бы стать «связующей нитью» для братских народов трех республик, а не поводом для раздоров.

Вы не подписаны на нас в телеграмме? Это удобно: https://t.me/novoedelo