«Не смолкает стрельба. Стреляют из всех видов оружия и наши, и союзники. Палят в воздух, изливая свою радость. Ночью въезжаем в город, где разместился наш штаб. И вдруг улицы озарились ярким светом. Вспыхнули фонари и окна домов. Это было так неожиданно, что я растерялся. Не сразу пришло в сознание, что это же — конец затемнению. Кончена война! И только тогда я оценил значение неумолчной трескотни выстрелов». Это отрывок из воспоминаний маршала Константина Рокоссовского. У наших героев свои воспоминания. И чем дальше от нас 1945 год, тем большую ценность они обретают. Кто и как приближал Победу — в проекте Рагимат Адамовой «Солдаты Победы».

Валентин Игнатьевич Кузнецов, 97 лет, г. Кизляр:

— Родом я из Сталинградской области. По окончанию восьмилетки поступил в Горнопромышленную школу, работал на шахте. В 1940 году призвали в армию и направили в Баку. Служил в Каспийской флотилии краснофлотцем-электриком. Когда началась война, призвали на фронт, но мы все так же продолжали нести службу в Каспийском море и только в апреле 1942 года вместе с катером передали в распоряжение Черноморского флота.

Наш катер входил в Туапсинский дивизион катеров «Морские охотники». «Морские охотники» — это небольшие суда, которые ежедневно, днем и ночью выходили в море. Они несли дозорную службу, конвоировали транспорт, высаживали разведгруппы и десанты на берег, занятый противником, уничтожали плавающие мины. Ни один большой корабль не выходил и не входил в порт без охраны и сопровождения «морских охотников».

Нас трижды отправляли в порт Севастополя. В июне 1942 года оставили в распоряжении штаба Севастопольского гарнизона. Здесь после дозорной службы перебрасывали разведчиков. Катером командовал лейтенант Портенко.

21 июня 1942 года наш катер вызвали в Стрелецкую бухту для получения задания. В это время налетели немецкие самолеты. Команде приказали покинуть катер и уйти в бомбоубежище. Мы с помощником командира остались устранять на катере повреждения. Налет усилился. Поступила команда уйти в укрытие. Стали двигаться к бомбоубежищу, в местечке Херсонес меня ранило осколком разорвавшейся бомбы в левое бедро. Ранение получил и помощник командира, он не мог двигаться. Превозмогая сильную боль, потащил его в укрытие. Потерял сознание. Товарищ мой погиб. Уже после войны, когда был в Севастополе, я нашел это место, разыскал родных погибшего и сообщил им, где он похоронен.

После госпиталя хотели комиссовать домой, отказался.

Всю семью немцы угнали в плен, возвращаться было некуда. Один из моих братьев до сих пор числится пропавшим без вести.

Перевели на крейсер «Молотов». В начале 1945 года в числе других электриков направили для проведения подготовительных работ к организации Ялтинской конференции, где проходила встреча «большой тройки». На подготовку у нас было всего 2 месяца, все проходило в строжайшей секретности. Нашей задачей было обеспечить автономным освещением место встречи коалиции. В Ливадии, Кореизе и Алупке были установлены специально привезенные мобильные электростанции. К счастью, все прошло без эксцессов.

Магомед Мирзаевич Мусаев, 96 лет, с. Новокохановка Кизлярского района

Призвали в армию в 1940 году из селения Акуша Акушинского района. До войны нес службу в Харькове (Украина. — «НД»). Затем сражался в рядах Красной армии. Был ранен. Награжден орденом Отечественной войны II степени, медалями Жукова и «За победу над Германией».

Вера Николаевна Никитина, 95 лет, г. Кизляр:

— В 1942 году из колхоза «Вперед» Кизлярского района на фронт добровольцами ушли девять девчат. Это Надежда Мажникова, Валя Доценко, Тоня Семенова, сестры Людмила и Раиса Ананьевы, Роза Сумаева, сестры Ольга и Мария Сегал и я. Сначала нас направили в Грозненскую военную авиационную школу стрелковых бомбардиров. Но мы не смогли завершить обучение, немец стал бомбить Грозный. Школу срочно эвакуировали в Тбилиси. Не знали, что с нами делать. Решили расформировать. Ребят послали в Тбилисское артиллерийское училище, а девочек — в действующую армию. Распределили по фронтам. Мы втроем — Мажникова, Доценко и я попали на второй Белорусский фронт, в пятую воздушную армию, в 532 батальон авиационного обслуживания.

За два дня нас обучили оружейниками, показали, как готовить самолеты к боевым вылетам. Каждый раз перед вылетом я подвешивала к самолетам бомбы, ввинчивала запалы, загружала боеприпасы. Мажникова и Доценко стали парашютоукладчицами.

Жили мы в землянках. И только в Германии стали жить в домах. Спали на матрасах из соломы. Когда приходила команда перебазироваться, вытрушивали солому, чтобы легче было нести. Самолеты всегда стояли в поле, раз в 10 дней нас возили в город купаться. Выдавали махорку, спиртное, портянки. Махорку и спиртное меняли на мыло или деньги. Из портянок шили себе белье.

Прошли с боями Белоруссию, Польшу, Германию. Все это время на вооружении у нас были иранские винтовки, а в Германии выдали автоматы.

Победу встретили в городе Шнайдемюль. Но почувствовали ее раньше. С начала мая стали меньше стрелять, перестали бомбить, больше времени было на отдых. 8 мая нас построили и начальник части, майор Рольбин, объявил, что война завершена. Мажникова и Доценко погибли в бомбежке в Германии.

На другой день повезли в Рейхстаг. И я на стене обломком кирпича оставила свой автограф: «Липина Вера из Кизляра».

В июне должны были демобилизовать, пришлось задержаться, домой приехала только осенью 1945 года.

Награждена орденом Отечественной войны II степени, медалями «За боевые заслуги», «За взятие Берлина», «За победу над Германией», «За оборону Кавказа».

Алил Джапарович Буттаев, 95 лет, с. Новострой Новолакского района:

На фронт призвали в 1942 году. Определили в 90-й пограничный полк 1-го Украинского фронта. Полк подчинялся непосредственно начальнику войск и действовал в полосе 38-й армии. Обеспечивали быстрое восстановление общественного порядка на освобожденных от фашистов территориях — Киеве, Житомире, Белой Церкви, Каменец-Подольском. Победу встретил на Украине.

Илья Ефимович Маслов, 94 года, г. Кизляр:

— Призвали в 1942 году из станицы Мекенская Наурского района Чечни. Отправили на формирование в село Карабудахкент Карабудахкентского района. Затем перекинули под Моздок, куда напирал немец. Здесь получил первое боевое крещение.

Как-то стояли в обороне на Кубани, у полевой кухни заканчивались дрова. А на нейтральной полосе — лесок. По дрова отправили меня с товарищем. Мы поползли. Набрали вязанку, идем назад. Немец засек, открыл шквальный огонь. У меня на плече топор. Одна из пуль угодила в лезвие, отрикошетила и убила товарища. Я выбрался.

Победу встретил в Болгарии. Болгария, хоть и не была против Советского Союза, но воевала на стороне Гитлера. Когда мы вошли в Болгарию, люди стояли вдоль дороги с ящиками конфет, папирос и сигарет, светились от счастья, угощали нас и кричали «Братушки, братушки!».

Искендер Алекберович Казиев, 94 года, с. Куруш Хасавюртовского района

Призван на фронт Ахтынским районным военным комиссариатом 1 февраля 1942 года. Служил в 265 истребительно-противотанковом артиллерийском полку, 23 отдельной противотанковой артиллерийской бригаде. Прошел с боями Украину, Беларусь, Литву. Награжден медалями Жукова, «За боевые заслуги» и «За взятие Кенигсберга». Последней медалью шофера-слесаря мастерской артснабжения полка старшину Казиева наградили за проявленные отвагу и мужество в боях за Кенигсберг. Несмотря на сильный артиллерийско-минометный огонь противника, Казиев трижды доставил боеприпасы на опорный пункт батарей и вывез оттуда стреляные гильзы.

Абдулхалик Салимович Алимов, 93 года, с. Новострой Новолакского района:

— Я родился в семье железнодорожника и решил пойти по стопам отца, хотя имел недюжинные творческие способности. Окончил железнодорожный техникум в Орджоникидзе. Работал в Дербенте бригадиром железнодорожных путей. На фронт меня не призвали, у железнодорожников была бронь. Мы нужны были в тылу не меньше, чем на войне. Нашу бригаду включили в состав железнодорожных войск. В конце 1942 года повезли к Сталинграду эшелонами новобранцев, орудие, продовольствие, медикаменты. В 30–40 километрах от города в небе стали кружить немецкие самолеты. Бомба угодила в последний вагон, мы находились в третьем с конца. Действовать нужно было не мешкая. Отцепили вагон и тронулись дальше. Вплотную к городу подъезжать не стали. Поезд остановили в 10 километрах, разгрузили вагоны и повернули обратно. Дорога была разбита, два звена рельсов были искорежены. Сделали насыпь, засыпали воронку, уложили новые рельсы. Всю работу завершили в течение получаса.

Таких выездов было немного. После окончания войны, проработал на железной дороге до 1952 года и решил уйти в культуру. Это было мое призвание.

Алексей Николаевич Максименко, 93 года, г. Кизляр:

— Меня призвали 23 октября 1943 года из села Ивановка, что на Украине. Пригнали в Чаплинку, определили в пехоту, дали пулемет, обмундировали и направили на Керченский Перекоп. Зима была лютой. Еле выжили. Людей не хватало. На 250-метровую траншею было всего 7 человек. Приходилось бегать от пулемета к пулемету, чтобы стрелять.

8 марта 1944 года наши войска должны были пойти в наступление. А 2 марта немец как начал нас бомбить, меня ранило в ногу. После госпиталя комиссовали домой по состоянию здоровья.

Осман Сеферович Адигюзелов, 93 года, с. Куруш Хасавюртовского района:

— На фронт ушел добровольцем в 1944 году. После трехмесячных курсов артиллериста определили в полк Центрального управления. Проводили зачистки городов Белоруссии и Украины.

Победу встретил в госпитале в Минске. В марте 1945 года под городом Орск нашу часть в составе 39 человек немцы загнали в болотистую местность. Находились в окружении 17 дней. Это были самые тяжелые дни в моей жизни. Есть нечего, все мокрые, холод. Четверо бойцов, не выдержав таких условий, умерли. Немцы нас постоянно обстреливали. От взрыва гранаты я получил осколочное ранение. Спасло подоспевшее подкрепление. Немцев, их было около 45 человек, разбили.

Павел Кириллович Нестеренко, 91 год, г. Кизляр:

— Я родом из Астраханской области. Повестка пришла на ремзавод в Брянске, где я работал, в 1944 году. Отправили в 10-й учебный полк в Орджоникидзе, через 1,5–2 месяца его расформировали. Перевели в Ульяновск. Закончил автошколу, получил права, а тут наши войска одержали победу над Германией. Через 3–4 дня подогнали машины, погрузили новобранцев, отправили на станцию Барыш Ульяновской области, а оттуда повезли на Дальний Восток. Ехали почти полмесяца. В Чите определили в 653 отдельный батальон «Амфибия» и выдали машины-амфибии. На них трижды форсировали реку Сунгари. В ходе одной из операций переправили наших бойцов. Не успели вернуться, как налетели японские самолеты-разведчики. На машинах войска переправляли по необходимости, а в основном нужно было строить понтоны для артиллерии. Помнится, нашим запретили идти в наступление без артподготовки. После артподготовки наши как дали … Квантунская армия сдалась.

окончании войны направили в Хабаровск. Я возил сначала полковника, потом генерала армии Максима Пуркаева. После окончания Великой Отечественной войны он был командующим войсками Дальневосточного военного округа, затем назначен начальником штаба – первым заместителем Главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке.

Филипп Захарович Щербаков, 90 лет, г. Кизляр:

— На фронт призвали в 1944. Сборный пункт был в Беслане (Северная Осетия. — «НД»). Как и многих отправили учиться в Орджоникидзе, затем в Ульяновск на курсы шоферов. По окончании двинулись к Москве через Сталинград, а затем в Белоруссию. Пока добирались, война закончилась. Приехали в 66 воинскую часть ПВО, резерв главного командования. Затем отправили в Азербайджан, оттуда в Грузию. У СССР к Турции были территориальные претензии, наша страна хотела установить контроль над черноморскими проливами. Страна была в ожидании новой войны. Советские войска провели на Черном море учения. Воздух над морем был черным. Одновременно шли переговоры на Потсдамской конференции. Потом все замолкло. Домой вернулся в 1955 году.

Людмила Иосифовна Салмина, 83 года, г. Кизляр:

— Мой отец родом из дворянского польского рода, рано остался сиротой, воспитывала его бабушка. После революции в России бабушка купила дом в Рогачеве (Белоруссия. — «НД»). Вскоре она умерла, отца отдали в детский дом, а бабушкин дом государство конфисковало и сделало в нем Дом культуры. Отец хорошо рисовал, закончил двухгодичные курсы художников в Минске. Работал в театре имени Янки Купалы (Минск) художником-оформителем. Здесь они с мамой и познакомились. Отец потом устроил ее в театр костюмершей.

Как сейчас помню, как началась война. Мне тогда было 6 лет. Все рушится. Стены падают. Вокруг дым. Наш дом разбомбило. На улицах огромные ямы. Самолеты низко летят и стреляют. Люди замертво падают. Я плачу: «Мамочка, не бросай меня, я буду тебя слушаться». В городе настоящая паника. Отец сразу пошел в военкомат и на фронт. Мы с мамой бежим по городу. Вдруг останавливается небольшая машина зеленого цвета. Выходит паренек: «Женщины, полезайте с детьми в машину, я вас вывезу из города, там пока нет стрельбы». Все начали лезть в машину, места нет, а людей много. Паренек успокаивает: «Я еще приеду, всех увезу». Вывез за город, остановил в поле, а там то ли рожь, то ли пшеница, сейчас и не вспомню, колышется, как море. Высадил нас, говорит: «Будьте здесь», — и поехал за остальными. Мы нашли воронку от бомбы, решили спрятаться в ней. А самолеты все летят и летят. Весь Минск в огне. И вдруг — наши солдаты, несколько человек. Спрашивают, как мы здесь оказались. Женщины рассказали.

«Вылезайте быстро отсюда! — командует один. — Здесь рядом лес, полный немцами, идут сюда, будет бой. Бегите к ближайшей деревне».

Жара стоит невыносимая, хочется пить. Кое-как добежали до деревни. Сразу бросились к воде. Местные жители нас приютили. Спали на полу, кто где сидел. Рядом с нами лег пожилой мужчина. У мамы были шелковые чулки. От усталости она даже не почувствовала, как он стащил с нее чулки и ночью куда-то ушел. На рассвете задрожал пол. К деревне стали приближаться немецкие танки и крытые машины с немецкими солдатами. Остановились у колонки с водой. Всех людей выгнали на улицу. Выбрали мальчишек постарше и заставили их качать воду. Одна бабушка встала на колени помолиться, немец ее застрелил.

Немцы все как на подбор, рослые, с лоснящимися от жира лицами, закатанными рукавами и с губной гармошкой. Один из них смотрит на нас, на детей, расстегивает карман, достает конфеты и говорит: «Кomm, komm! Bonbon!» (с нем. «Подходи, подходи! Конфеты!». — «НД»). Никто не двигается, он насильно пихает конфеты детям. Мама не отпускает мою руку и шепотом говорит: «Стой рядом, никуда не отходи».

Немцы погнали нас назад в Минск, загнали на сельскохозяйственный рынок. А там улица, вымощенная камнем. Под солнцем камни раскалились, сесть невозможно. Продержали нас так несколько суток, потом погнали на вокзал. Женщин и детей погрузили в товарный состав. В каждом вагоне была расстелена солома, а в углу на перевернутом ведре сидел немец. Весь день поезд ехал, а ночью делал остановку. Открывалась дверь, заносили ведро с водой на железной цепи, с привязанной к ней алюминиевой кружкой. Подзывали по одному, только начнешь пить, кружку вырывают и дают следующему. Потом снова в путь.

Остановился состав в степи. Всех вывели. Вдалеке стоит здание без окон с высокой трубой, из которой валит черный дым. Кто-то стал прощаться, решил, что будут расстреливать. Другие засомневались: могли ведь расстрелять и в Минске, зачем надо было везти так далеко. Нас подвели к зданию, а там немки сидят в военной форме. Показывают: раздеваться догола. Все перепугались. Каждого стали заводить в дверь, за ней коридорчик, в потолке горит фиолетовая лампочка, а из стен торчат трубки. Идешь голый, все тело обжигает. Так проводили дезинфекцию. Дальше — душевая, а за ней в комнате выдали одежду — полосатые штанишки и курточку. На груди выбит номер. У нас с мамой был номер 215800. В следующей комнате нам выдали белую пиалу с ложкой в форме черпака, на них тот же номер, что и на курточке. Потом посадили в немецкие машины и повезли в лагерь. Лагерь находился под Берлином. Для нас уже были готовы бараки. Территория вокруг обтянута проволокой. Внутри двухъярусные кровати с матрасами, набитыми опилками, укрывались циновками. На рассвете ежедневно приходила комиссия с полицаями, к их приходу все должны были стоять у кровати. Тех, кто не мог встать, уносили на носилках, эти люди больше не возвращались. А у меня, то ли на нервной почве, то ли еще от чего, как только приходила комиссия, начинался сильный кашель, как коклюш. Мама меня клала под матрас и укрывала, чтобы не заметили. Как назло, в горле начинало першить еще больше. После проверки приносили ведро с жидкой похлебкой. Пока идешь от дверей обратно, уже все выпил. Затем матерей увозили в Берлин на завод. На лифте спускали в самый низ, где располагались вредные цеха. Мама рассказывала, что на заводе дышать нечем, от воздуха в помещении постоянно тошнило и кружилась голова. Работали они на станках. Если станок ломался, работника забирали, больше его никто не видел. Немцы расстреливали их как вредителей. Осиротевших детей разбирали наши мамы. Нам досталась девочка Оля.

В барак их привозили затемно. Вслед за этим приносили очередное ведро с похлебкой.

Детям выходить из барака не разрешалось, даже на ступеньки. Если кто выходил на порог, часовой стрелял по земле, предупреждая, к концу войны мы уже привыкли к этому и продолжали стоять на пороге, понимали, что все равно не убьет.

Дети в бараках были разных возрастов, все друг друга знали. Старшие учили нас читать и писать. Писали на дощатом полу углем. Так научилась немного читать.

В 1945 году начались налеты на Берлин, по лагерям наши самолеты не стреляли. В это время часовые покидали свои посты, но перед этим все замки тщательно закрывали.

Перед бомбежкой начинали выть сирены. 12 алярмов (с нем. alarm — сирена) гудит — значит, будет бомбежка. Все вокруг гудит, горит, Берлин пылает, как тогда пылал наш Минск. А мы носимся довольные: все, Гитлеру капут. На второй день открываются ворота, заезжают советские танки и машины. К одному из них прицеплен большой котел на колесах. Один боец залез на танк и кричит: «Женщины, стройтесь вместе с детьми, будем вас кормить». Мы построились, а нам дают всего одну ложку каши. Пока вышел из строя, проглотил — и нет каши. Мы быстренько снова занимаем очередь. А девушка в халате говорит мамам: «Объясните детям, что им нельзя давать много еды, поэтому дают по одной ложке, чтобы они не погибли, и пусть не стоят в очереди, больше им не дадут». Вот так нас приучали к нормальной еде.

Тех, кто был грамотен, назначали за старших. Мама должна была переписать всех из Гомельской области города Рогачева.

Мы оставались жить в этих бараках до 23 сентября 1945 года.

Перед отправкой домой командир сказал, чтобы мы пошли в немецкие дома (в них уже никого не было), надели один комплект одежды, взяли для себя одеяла и подушки и настрого приказал не трогать еду, она могла быть отравлена.

Мама надела мне несколько чулок, платьев, вязаных кофт и на себя так же. Остальные поступили так же. Заходили мы в немецкие дома худыми и тощими, а вышли чуть шире. Командир, конечно, заметил, заулыбался, но ничего не сказал. Домой ехали на пассажирских поездах.