Как на самом деле живут обитатели интерната для умственно отсталых детей

Пятничный телефонный звонок поверг в ступор.

— Здравствуй, Рагимат! У меня сидят бывшие воспитанники дома-интерната для умственно отсталых детей «Забота», рассказывают, как там издеваются над детьми. Тебе интересна эта тема? — спрашивает меня Уполномоченный главы республики Алибек Алиев.

Не верю услышанному, переспрашиваю и снова не могу поверить. Как можно поднять руку на ребенка, да еще и инвалида? Соглашаюсь практически сразу, очень хочется разобраться во всем.

«Нас били по голове»

Бывшему воспитаннику интерната «Забота» Магомеду Абдуллаеву 23 года. Это невысокого роста худощавый светловолосый парень со светло-зелеными глазами. С ним мы встречаемся у дома престарелых.

— Пойдемте домой, я живу на той улице за углом, у друзей, — предлагает Магомед. — Там со мной еще двое воспитанников интерната.

В небольшом уютном дворике расположены несколько строений. Нас встречает женщина и приглашает пройти в дом из двух комнат — кухни и «гостиной». Двое молодых людей разных возрастов внимательно меня изучают и поначалу молчат.

— В 1995 году нас, почти 30 человек, привезли сюда из Грозного, — тараторит Магомед. — Мне тогда было два года. Когда исполнилось 18 лет, меня перевели в Дом престарелых (Республиканский пансионат для инвалидов и престарелых «Казанищенский». — «НД») в Нижнее Казанище Буйнакского района. Почти всех из интерната отправляют туда. Прожил там два года. После того как меня избили в пансионате, я убежал в Грозный. Потом снова вернулся в Казанище.

Из Казанища меня забрала мама друга, она мне очень помогла, я ей признателен. Хорошую помощь оказали в аппарате Уполномоченного по правам человека. Я написал заявление о том, как в интернате обращаются с детьми, что там избивают, заставляют работать, нормально не кормят, ничего хорошего эти дети не видят. Когда мы были маленькими, с нами очень жестоко обращались, но мы не понимали, что у нас есть какие-то права. Мы вчера в подвал интерната заходили, сняли, что там происходит…

— А били чем? — спрашиваю я растерянно, хотя логичнее было бы спросить про подвал.

— Руками.

— Вот этого мальчика, Хасбулатика, тоже избивали, — вклинивается в разговор хозяйка дома, показывая на стоящего черноволосого парня. — У него постоянные головные боли, часто «скорую» вызываем. Он рассказывал, что его если били, то только по голове.

— Да, — кивает Хасбулат.

— Через что мы прошли в этом интернате, я не желаю ни одному ребенку, который сегодня потерял маму, — продолжает Магомед. — К нам очень плохо относились. Когда приходят всякие комиссии или гости, быстро наводят порядок, одевают в новые одежды, создают видимость. Из того, что приносили люди в интернат в качестве садака, самое лучшее тут же собиралось и куда-то уносилось. Нас заставляли работать, у нас даже игрушек не было. Мы в детстве ничего не получили.

— Заставляли рвать траву под палящим солнцем, — уточняет Хасбулат. — Жарко, холодно — никому не интересно, у меня от солнцепека даже кровь из носу шла. Теперь вместо нас издеваются над теми ребятами, кто еще там. Дети одного вида директора боятся.

— Мы вышли оттуда и хотим, чтобы дети, которые сегодня туда поступают, такого не видели, — умоляющим голосом говорит Магомед. — Я до сих пор помню, как однажды ходил работать к людям, пришел поздно. В 12 ночи пришла директор, стала орать, порвала на мне одежду, поставила в угол на одной ноге.

— За что?

— За то, что мы ей подъезд и гараж не убрали.

— Но вы же понимаете, что любая комиссия, которая туда придет, не увидит всего того, что вы говорите, а значит, доказательств, что над детьми издеваются, нет?

— Покажи ей видео, где дети в ванной сидят, — спокойным голосом говорит Хасбулат.

Мне демонстрируют фотографии и видео, на которых мальчики и девочки подросткового возраста плачут, сидя голые на холодном кафеле. Ни одного работника интерната в ванной нет.

— Их поднимают в 4 утра, — еще больше шокирует меня Хасбулат.

— Зачем в 4 утра?

— Спать им не дают, — отвечает Магомед.

— Почему?

На мой вопрос юноши разводят руками. Хасбулат демонстрирует другое видео. В совершенно пустой обшарпанной комнате — больше десятка детей разного возраста: одни расхаживают из стороны в сторону, другие сидят на голом полу у стены и плачут, а кто-то сидит на обычном белом ведре.

— В этой комнате, в подвале, они кушают, отдыхают и ходят по нужде, — объясняет мне Хасбулат. — Видите это ведро? Ребенок будет сидеть на нем до тех пор, пока что-нибудь из него не выйдет. Ни кроватей, ни стульев нет. Два больших корпуса интерната практически пустые. Нужны они, чтобы принимать гостей. Гости уходят, кабинеты закрывают на ключ, детей снова отводят в пустые комнаты.

— А что, в интернате нет унитазов или хотя бы горшков, биотуалетов?

— О чем вы? Конечно, нет! — восклицает Хасбулат. — Обычные ведра.

Оказалось, что Хасбулат вовсе и не Хасбулат, а Александр Буриченко. Тоже прибыл в интернат «Забота» в 1995 году из Грозного. Позже поменял имя.

— Неужели это не доказательство? Неужели, увидев такое, не примут мер? — спрашивает меня Магомед. — Я не хочу, чтобы эти дети видели то, что видели мы.

— А чем вас кормили в интернате?

— Утром давали манную кашу с огромными комками, чай и хлеб. А в детском доме разве не должны давать сметану, сыр? На обед давали шурпа (суп. — «НД») с маленьким кусочком мяса, мы не наедались, поэтому у нас слабый организм. А добавки нам не давали, гоняли с кухни. Кто поел, кто не поел, учета нет, плюс еще на 40 человек две няньки.

— Что они рассказывают — это ж можно в обморок упасть. Говорят, что сами детей хоронили, — вставляет хозяйка дома.

— Клянусь Аллахом, лично я с ребятами ездил их хоронить! — прикладывая руку к сердцу, восклицает Магомед. — Очень много детей умерло. Мы их сами купали и заворачивали. Нас, чеченских детей, из 30 осталось всего восемь. Было и такое, что няньки связывали детей и запирали их в комнате. У одного запертого ребенка случились судороги, он так и умер, другой связанный ребенок умер, упав в ванной (Магомед называет имя воспитателя, по чьей вине умер ребенок, и просит озвучить его в материале). — В интернате мы почти всё сами делали, можно было нас туда брать на работу. Для чего там столько нянек, я понять не могу, они ж практически ничего не делают. Ребенка заставляют выносить ведро, после того как он в него сходит.

Заведение давно имеет дурную славу, сетует хозяйка дома, только чиновники на это закрывают глаза. Недавно из интерната убежал один из воспитанников, сейчас живет у нее. Руководство интерната попыталось забрать подростка, случился большой скандал, вышедшие на шум соседи помогли отстоять парня.

— У меня своих детей нет; кто знает, что в жизни бывает... Хотела оформить над ним опекунство, но отец боится от него отказываться, хотя и помочь парню не в состоянии. Планирую взять еще и девочку, скоро ей исполнится 18, пусть живет у нас.

Ребята признаются, что раньше были напуганы и не знали, что можно было пожаловаться куда-то, что есть Уполномоченный по правам ребенка, который обязан их защищать, но которого они ни разу в глаза не видели. Они вышли из интерната социально не адаптированными. Только благодаря друзьям за пределами казенного учреждения стали понимать, как устроена жизнь. За три последних года Магомед, по его словам, обращался в разные инстанции с жалобами, но до сих пор никакой реакции не было.

101 детдомовец

Интернат «Забота» я посетила дважды. В первый раз — 11 марта — без приглашения. Вместе с Алибеком Алиевым и коллегами из ГТРК «Дагестан». Второй: 15 марта — по договоренности с директором. Начну со второго визита: мне хочется показать, каким видят интернат чиновники и различные общественные деятели — и как живут обитатели казенного дома в те дни, когда не ждут гостей.

Кажется, что к нашему визиту в интернате основательно подготовились. На первом этаже чистят полы и стены после частичного ремонта по программе «Доступная среда». Детей нигде не видно, хотя их здесь 101 человек.

Дом-интернат «Забота» был основан еще в 1946 году в Буйнакске. После разрушительного землетрясения в 1970 году учреждение перенесли в Махачкалу. Все эти годы заведением управляли два человека. До 2007 года директором работала Умхайбат Маликова, а затем ее сменила дочь — Зарипат Умаханова. Сейчас «Забота» имеет в своем распоряжении два огромных корпуса, в коридорах которых можно легко заблудиться.

— У нас тут дети от 4 до 18 лет, — говорит директор интерната Умаханова. — Первоначально дом принимал детей со всего Союза. В последние годы к нам перестали направлять детей из других регионов, интернат стал сугубо республиканским. Во-первых, количество детей в детских домах уменьшается. Во-вторых, регионы России не хотят направлять детей в Дагестан. С прошлого года из Карачаево-Черкесии мы получили восемь детей. Одному из них скоро исполнится 18 лет. Когда мы получили этого мальчика, мы плакали. Он всех избивал, всё вокруг крушил, препараты на него не действовали. До этого он содержался в детском доме с образовательным уклоном, а у нас дом для глубоко умственно отсталых детей и как таковой образовательной программы для них не разработано.

Неожиданно директор просит отключить диктофон, обещая в любое время предоставить интересующую информацию.

— В 1994 году, когда в Чечне началась война, к нам привезли 28 детей, — продолжает Умаханова. — Эти дети были без документов, вшивые, с инфекциями. Ни одно учреждение в республике не приняло их. Мы оказались в таком положении, что и не принять их не могли, и принимать было сложно. Сколько неудобств создали нам эти дети! Всех мы вырастили, кому-то нашли родителей, был долгий процесс восстановления документов. Среди них двое — Магомед и Александр Буриченко — никогда они нам в лицо плохого слова не говорили, но последние три года они не дают мне жить и работать, пишут анонимки. У меня были и глава республики, и Шихсаидов, и тот же Алибек Алиев, когда приезжал — очень нас благодарил. Вы понимаете, у меня глубоко умственно отсталые дети. Эти дети кушают девять порций, десятую могут взять с горшка и съесть. Это имбицилы, — убеждает Умаханова. — Эти дети вообще ничего не понимают.

— А много у вас таких?

— 54 человека. У них целый день только один рефлекс — кушать. Эти дети глотают еду. Они не доходят до туалета.

Директор обещает показать, как все это выглядит на самом деле. Выходит в коридор и говорит своим сотрудникам, чтобы поставили два горшка. Предвосхищая вопрос о белых ведрах из-под малярной краски, Умаханова объясняет, что дети не могут сидеть на корточках в обычном туалете, что постоянно ломают горшки и унитазы, а денег на все не хватает. Последние 3—4 года деньги не выделяют, но говорить об этом директор не хочет. Но потом делится планами о теплом покрытии пола в одном из отделений и о закупке биотуалетов. Убеждает, что содержит все помещения в чистоте. Что детей тут никто не избивает, хотя с ними и сложно. Что балуют их разными блюдами.

Годовой бюджет интерната вместе с зарплатным фондом составляет около 30 млн рублей, говорит бухгалтер. Ежегодно на содержание детей из республиканского бюджета выделяют в среднем примерно 16 млн рублей, в том числе 1,3 млн рублей на медикаменты (35 рублей на одного ребенка) и 6 млн рублей — на питание (150 рублей на одного человека).

— У всех детей ведь есть пенсия, куда деваются эти деньги?

— Мы к ним никакого отношения не имеем. Вся пенсия сирот накапливается на их лицевом счете. Пенсия тех детей, которые не являются круглыми сиротами, формируется на двух счетах. 75% от общей суммы денег поступают на спецсчет Пенсионного фонда, остальные 25% — на лицевой счет ребенка. Те деньги, которые поступают в Пенсионный фонд, закладывают в бюджет, расходуют на детей, где-то добавляют на питание, где-то — на медикаменты.

В интернате четыре отделения. В отделении «Милосердие» лежат дети, полностью не способные к самообслуживанию и самостоятельному передвижению. В медико-социальной реабилитации находятся дети глубоко умственно отсталые, частично способные к самообслуживанию и не имеющие ограничений в передвижении. В психопедагогической помощи — дети, имеющие умеренную и легкую умственную отсталость. А социально-трудовой реабилитации — дети с глубокой и умеренной умственной отсталостью. На каждое отделение по три няньки, хотя должно быть четыре-пять.

— У нас нет ни одного ребенка, у которого был бы один диагноз. В каждом ребенке сочетаются физическая и умственная патологии, — говорит Умаханова. — Здесь круглые сироты, социальные сироты, дети, оставшиеся без попечения родителей или поступившие по их заявлению. Есть дети, которых родители забирают по пятницам и привозят в воскресение.

Директор прерывает разговор и интересуется, с какой целью мы к ней пришли. Говорим, что хотим разобраться во всем.

— Если их тут не бьют и такие хорошие условия, почему тогда ребята жалуются на вас?

— Вот, посмотри, — директор демонстрирует тетрадный лист, на котором крупным почерком что-то написано. — Когда Магомеда отправили в Казанище, он через день присылал такие письма бабуле (так все называют бывшего директора интерната. — «НД») с просьбой забрать его оттуда. Мы нашли это письмо, чтобы вам показать. В основном чеченские дети все были устроены, тех, кого не удалось, отправили в пансионат.

— Разве Магомед умел писать? — удивляюсь я. — Насколько помню, он говорил, что только сейчас учится грамоте.

— Потому что здесь не учился. А письма за него другие пишут.

— А как вы объясните то видео, где дети совершенно голые сидят на холодном кафеле?

— Они ж почти все ходят под себя, наверное сами разделись, а нянечка, возможно, в этот момент просто вышла.

Между беседой в кабинет зашла основательница детдома и мать Умахановой, Умхайбат Маликова. Уступив кресло директора дочери, она продолжает работать в интернате. В женщине чувствуется железная хватка. Маликова характеризует Абдуллаева и Буриченко как наглых, избалованных детей.

— Мы решили коллективно написать письмо на имя Рамзана Кадырова, что они портят дружбу между республиками, чтобы их забрали к себе.

— У детей нет следов побоев, кто их избивает? 80% из них не умеют самостоятельно есть, — подключаются к разговору пришедшие сотрудницы интерната.

— Часто ли у вас умирают дети? — спрашиваю я.

— Один-два случая в год. У нас же есть и тяжелые дети, они находятся на постоянном контроле.

— А из чеченской группы сколько детей умерло?

— Всего один.

— Кто их хоронит?

— Для этого специально приглашаем людей. Если у детей есть родители, то сообщаем им, если нет, то хороним сами.

— А дети принимают участие в этом процессе?

— Только ездят с мужчинами хоронить, — отвечает директор.

Нас ведут в отделение «Милосердие». Оно закрыто на ключ. В помещениях довольно чисто, открыты окна для проветривания. Все дети с тяжелыми патологиями. Директор берет на руки лежащего ближе всех мальчика. Ему семь лет, говорит она. Ребенок не выглядит даже на четыре года. Испуганными глазами он смотрит на неожиданно набежавшую делегацию в белых халатах. Кто-то из детей нашел и теребит в руках кусочек целлофана. Спрашиваю, почему им хотя бы игрушки не дают, чтобы не так тяжело было лежать. Тут же в руках у одного из детей появляется небольшой пластмассовый грузовичок. Девочка в детской кроватке пытается привлечь к себе внимание. Ребенок не может говорить, но няня понимает и чешет ей спину. Девочка не скрывает радости.

— Это Заира Дадаева, отказной ребенок, — говорит нянька. — Здесь все отказные дети. Это адский труд за ними ухаживать, а наша зарплата — 7800 рублей. Как их можно обижать?

— У меня всего 90 сотрудников, нянечки работают на 1,5 ставки, иначе никто сюда не придет, — говорит директор.

Поднимаемся на второй этаж — к частично обучаемым. В коридоре лежит ковровая дорожка, кажется, что ее не пылесосили несколько дней. Окна открыты. Март. У каждого отделения свой режим, рассказывает сотрудница и предлагает пройти в один из кабинетов, но меня тянет в то помещение, откуда идет шум. Это игровая комната с огромным количеством игрушек. У дверей сидит мальчик, эдакий дежурный, остальные разместились вдоль стены, практически никто из них не играет, показывая равнодушие к игрушкам.

Нас водят по кабинетам, показывают чистые комнаты с заправленными постелями, классы с партами родом из Советского Союза и аккуратно расставленными поделками из пластилина, зал с многочисленными тренажерами, компьютерный класс с новенькими Арple iMac. Неожиданно оказывается открытым ранее запертый сенсорный кабинет. В нем несколько детей и педагог, который объясняет, что будет проводить занятие. Нас проводят в пищеблок, демонстрируют меню, готовую пищу и полные холодильники еды.

— Все, что приносят благотворительные фонды, общественные деятели и просто люди, мы распределяем между детьми, витаминами они не обделены. А анализы у них лучше, чем у нас, — шутит директор.
Затем идут изолятор с новенькой ванной, где еще не закончен ремонт, летняя игровая комната и какие-то другие помещения. Походу интересуюсь социальной адаптацией детей. Директор понимает ее по-своему, как способность детей к труду. Любую работу здесь называют трудовой терапией.

Рассказывая об условиях, Умаханова смотрит мне в глаза, периодически хватает за руку, искренне просит ей помочь. Очень сложно оставаться нейтральной и объективной, когда тебя хватают за руку и так искренне заглядывают в глаза. Каждый из героев ждет, что ты встанешь на его сторону, приведешь массу аргументов в его пользу. Никто из них не хочет понять, что ты не адвокат, не судья и даже не правозащитник. У журналиста иная миссия. Хочется все это объяснить человеку, но в ответ выдавливаешь из себя:

— Не знаю.

Ни горшков, ни кушающего девять порций ребенка я не увидела, не встретила на своем пути и белых ведер, но заметила одну деталь: все сотрудники понимают друг друга с полувзгляда. Это о многом говорит. Мне, во всяком случае.

Жизнь без комиссий

11 марта сотрудники интерната «Забота» не ждали гостей, поэтому Алибек Алиев и журналисты увидели, как обычно проводят время обитатели казенного дома. Запах мочи и фекалий резко бьет в нос. Слышны душераздирающие крик и плач. В совершенно пустом помещении со старой деревянной лавочкой сидят как попало одетые дети. Одни в футболках пытаются согреться, обняв батареи, у кого-то на ногах разные носки, а кто-то, будто наспех, надел на голое тело пиджак. Один из мальчиков сидит на полу и жует сопли. В буквальном смысле. У всех коротко стриженые волосы, сразу не разобрать, где мальчик, где девочка. Рядом нет ни нянечки, ни воспитателя. В углу два белых ведра, куда уже успели сходить по нужде. Не ожидавшие гостей сотрудники растеряны.

— Что это? — спрашивает Алиев, указывая на ведро. — Почему это здесь? Что, вы и своих детей сажаете на такие ведра?

— Нет, конечно, — отвечает женщина.

Алиев требует все убрать. Работница поручает вынести ведро одной из воспитанниц. Алиев останавливает ребенка и требует у работницы объяснений.

— Это наша девочка. Наверное, она помогает, — неуверенно отвечает женщина.

— Почему вы его не выносите, а заставляете детей это делать?

В итоге ведро выносит санитарка.

Остальные помещения, в которых находились дети, были также пусты, на полу нет даже ковра. Отсутствие ковров работники объясняют тем, что дети ходят под себя, а стирать их постоянно очень сложно. Дети не способны ответить даже на элементарные вопросы. Нет ни игрушек, ни книг, ни чего-либо другого, что позволило бы развивать хоть какие-то способности в ребенке.

Санитарное состояние пищеблока оставляет желать лучшего. С потолка свисает облупившаяся от пара штукатурка, которая в любой момент может упасть в кастрюлю с едой. А ведра и кастрюли с едой стоят на полу. Описывать все остальное нет нужды. Этого всего ни один официальный гость и ни одна комиссия никогда не увидят.

В интернат тут же вызвали министра труда и социального развития Хасбуллу Гаджигишиева и представителя Роспотребнадзора. Роспотребнадзор сообщил, что в интернате и ранее были выявлены нарушения и дано предписание на их устранение и что ремонт — не повод содержать детей и кухню в таких условиях. Министр пообещал взять ситуацию в учреждении на контроль.

P. S. Нельзя однозначно сказать, кто во всем этом виноват. Возможно, что бывшие воспитанники немного перегибают в своем рассказе. Мы должны учитывать психологию таких детей. Ситуация, сложившаяся в интернате «Забота», щепетильная и требует тщательного изучения. Одним посещением ее не разобрать и тем более не решить возникших проблем. Хорошо бы впредь во избежание подобных случаев установить в заведении камеры видеонаблюдения, что позволило бы снять большинство вопросов. Безусловно, за подобными учреждениями должен быть и общественный контроль. Надо понимать, что работа сотрудников этого центра — тяжелый и часто неблагодарный труд. И мы, общество и другие надзорные органы, должны их не только контролировать, но и всячески поддерживать.

P. P. S. Когда верстался номер, редакция получила комментарий Министерства труда и социального развития республики.

Министерство труда и социального развития РД доводит до сведения о проведении проверки условий содержания детей-инвалидов в ГБУ РД «Дом-интернат для умственно отсталых детей “Забота”».

В целях изучения поступивших фактов по допускаемым нарушениям условий содержания детей-инвалидов в ГБУ РД «Дом-интернат для умственно отсталых детей “Забота”» создана комиссия Министерства труда и социального развития РД по проведению проверки условий содержания детей-инвалидов в указанном учреждении.

Членам комиссии поручено проверить условия содержания детей-инвалидов в доме-интернате «Забота» и подготовить по результатам проверки подробный отчет, а при необходимости и внести предложения по привлечению к ответственности руководителя и других ответственных лиц ГБУ РД «Дом-интернат для умственно отсталых детей “Забота”».

Фото: Рагимат Адамова