«Я перешел на фактуру, а там появилась тень…»

«Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда…»

Анна Ахматова

Старая дорога к мастеру напоминает ландшафт из предметов, с помощью которых он создает свои произведения. Извилистые подъемы, мимо нетипичных, разноцветных, частных и многоквартирных, низких и высоких домов, с пристройками к дореволюционным фасадами и новоделами с осыпавшейся штукатуркой, между которыми с одной стороны мелькает море и порт, а с другой гора Тарки-Тау и центр города помнят, как по ним скакали лошади шамхалов, солдат, городничих, шагали революционеры и контрреволюционеры, взбирались машины секретарей парткомов и бизнесменов. Здесь текут вода и канализация, висят электрические провода и проходят газовые трубы, которые изменили не только вид и краски, но и запахи. На возвышенности рядом с маяком на улице, поменявшей название, впрочем, как и имя города, в доме под номером две бесконечности построил мастерскую своей вселенной тот, кто известен больше своими работами за пределами орбиты Дагестана — Апанди Магомедов.

У недавно возведенной трехэтажной мастерской строительный и творческий беспорядок, в котором хозяин творит практически один, не пуская даже членов семьи. Гостю был предложен вид на море и город, чай со сладостями за круглым столом напротив длинного стеллажа с рулонами пожелтевшей бумаги, рядом с закутанными от пыли работами и открытыми незавершенными произведениями, которые лежали, стояли и висели, между рядов  красок, дерева, ведер с битым камнем и элементами будущих частей чего-то еще непридуманного, за что потом галеристы и коллекционеры будут торговаться с мастером.

— Вы пробовали что-нибудь сделать с углем?

— Не пробовал, и даже в мыслях не было. Единственно, что была идея сделать серию работ из металла. Но я этим уже перегорел. Жар дает именно уголь, а не газ. Сейчас у меня больше идет вышивка, текстиль, мешковина, холст. Мне задают вопрос: к какой категории относится вышивка — кайтагская, усишинская? Я говорю: это Апандиевская вышивка. Как идет, так и идет, у меня нет в планах, что я должен чем-то конкретных заниматься. Сейчас интересно этим заниматься, завтра чем-то другим. Хочу вернуться к гобеленам. У меня и образование текстильное, я и ковровый заканчивал, и Московский текстильный. Работать с нитью мне доставляет огромное удовольствие, я просто отдыхаю.

— А если посчитать, какие материалы вы уже использовали в своих работах?

— О, это сложно. Я, наверное, практически все материалы использовал. После смерти Эдика Путерброта (дагестанский художник, 1940–1993) я сделал работу «53» — столько лет он прожил. Я заполнял ячейки всем материалом с той мыслью, что Эдик себя тоже не ограничивал. Металл, текстиль, краски. Я по городу ходил с сумкой и собирал то, что интересно было для меня. Там и пластик, и зеркало, остатки джинсов. Все. 

— У вашего дома интересный номер. 

— 28 — это мое число по фэншуй. Но я случайно купил этот дом.

— Какое ваше любимое и нелюбимое число?

— Восьмерка. А нелюбимое — даже не думал. При создании работ где-то был период, когда для меня имели большое значение числа. Для каждого человека есть удобное ему соотношение ширины и длины. 

— Есть формула геометрии Апанди Магомедова? У вас есть своя какая-то пропорция?

— По большей части я не математик. Я с большим уважением отношусь к математику Садыки Афгани. Вся вселенная в числах. Пропорции чувствую интуитивно. Вот почему мне здание Кумыкского театра не нравилось, потому что пропорции там хромают. Я его сразу невзлюбил и был возмущен, когда этому архитектору давали награду. Театр, который был там до него, — это другое дело. 

— Вселенная Апанди Магомедова отображает ту Вселенную, что за окном, где сейчас свистит ветер? Или у вас свое пространство, с отдельной математикой?

— Мы часть этой Вселенной. Но в истории остаются художники, которые оставили свое пространство и почерк. Это очень рискованная вещь — вмешиваться в природу. Была такая работа: камень взял, нарисовал, сфотографировал и отправил в реку, для того чтобы вода все смыла. Природа все равно хозяин. 

— Когда видишь ваши работы из разных материалов, возникает вопрос: как определить, что это не просто куча мусора, что там есть идея?

— Я сам должен решить, что созданная работа готова для самостоятельной жизни. Это, кстати, самое сложное — закончить работу. Потому что можно закончить работу, при которой работа будет не жить. Она как бы мертворожденная.

—Сжигали свои работы?

— Я не сжигал. Я резал. Было такое. Но это было очень давно. Мне показалось, что работа похожа на кого-то. И я решил, что не в силах изменить кистью. Я порвал это. И на этом все было закончено. Она бы меня мучала просто.

— Как бы вы сделали и из чего автопортрет? Например, могли бы вы изобразить Апанди Магомедова 20-летней давности, как в посвящении Эдуарду Путерброту?

— У меня был случай уже такой. Один человек хотел копию моей работы, которая висит в музее. Сколько скажешь, столько и дам, сказал он. Я пошел к той работе, в 90-е, к тому Апанди, который был на 15 лет моложе. Стоял долго. Смотрел. Пришел к нему и сказал «нет». Это был другой Апанди. Мне не хотелось делать с него копию, потому что в любом случае это получилась бы пародия.

— Вы играете больше на фактуре, чем на цветах?

— Нет. Вначале я со светом работал вообще. Потом я перешел на фактуру, а там появилась тень. Одна работа имеет более 20 вариаций, в зависимости от света. Тени я привозил на выставку в Москву. Посетители были в недоумении. 

— Часто приходится объяснять работу?

— Я не люблю объяснять и, честно говоря, не совсем понимаю это. Пусть человек сам мыслит, нельзя их ограничивать. Я даже какие-то работы не подписываю. Мне, наоборот, интересно услышать реакцию, 10 человек подходят и у каждого свое название работы. 

— Вы чувствуете разницу в оценке ваших работ в России и за рубежом?

— Это сложный вопрос. Мне хочется делать иногда большие работы, не под заказ, а для себя. Но каждый раз думаешь, куда она попадет. У меня была 9-метровая работа, которая раскуплена была по частям. Но знаешь, что в Москве, что в Австрии, такой большой разницы в цене моих работ я не видел. Возможно, это зависит от уровня раскрученности художника. Сейчас галереи стремятся подешевле взять и подороже продать.

— А как вы раскручиваетесь, если вас нет в социальных сетях?

— Я был, но года полтора назад ушел. Сейчас готовится второй альбом моих работ. Макет был практически готов. Это про кизяк. Ему я посвятил уже более двадцати лет. Тема, которую я наконец-то, может, подытожил. Получается интересно. Музей города представлял на грант внутри республики для финансирования альбома, но его не одобрили. А в Москве фонд Марджани — я ему только показал макет, и он сразу включился. 

—Что-нибудь делали на открытом пространстве городов, например?

—Во Владикавказе расписал перегоночные бетонные плиты бывшего кинотеатра «Октябрь». Плиты были приставлены к оперному театру. Но долго не простояли по причинам безопасности. 

— В Дагестане есть ваша работа, которая выставлена в открытом пространстве на обозрение?

— Здесь не готовы к этому. Во Владикавказе художники на симпозиуме получили разрешение у города. Там уровень другой. Я с удовольствием поработал бы над каким-то арт-объектом. Например, из бронзы отлить кизяк и поставить в парке в городе. 

— В итоге, где сейчас больше ваших работ — в Дагестане или за пределами?

— Сейчас вне Дагестана.