Наверняка читатели помнят скандал, связанный с домом-интернатом «Забота», где бывший руководитель Зарипат Умаханова безнаказанно на протяжении многих лет жестоко обращалась с умственно отсталыми детьми, пока некоторые из воспитанников не рассказали об этом общественности, подкрепив свои слова видеосвидетельствами. 

Выпускники интерната Хасбулат Муслимов и Магомед Абдулаев, чтобы как-то помочь своим товарищам по несчастью, в свое время обнародовали вызвавшие резонанс видео. На этих записях видно, в каких издевательских условиях содержались дети. Реагируя на опубликованные материалы, замначальника Управления администрации главы и правительства по противодействию коррупции Алибек Алиев вместе с корреспондентом «Нового дела» без предупреждения посетил интернат и был, мягко говоря, неприятно удивлен увиденным.

«Там такое творилось, что здоровый мужчина бы расплакался. Это же наши дети, как можно вот так?!» — и сегодня недоумевает Алиев.

О ситуации в интернате узнала вся страна. На «Первом канале» с участием всех сторон был снят выпуск ток-шоу «Пусть говорят» с Андреем Малаховым. Передачей многие дагестанцы остались недовольны. Ведущего обвиняли в «продажности», а дагестанский сегмент интернета заполонили нелицеприятные «мемы», героем которых стала бывший директор интерната. Темой «Заботы» по поручению Генпрокуратуры занялась республиканская прокуратура и назначила проверки, которые выявили злоупотребление должностными полномочиями директором учреждения Зарипат Умахановой. Кроме того, Следственным управлением СКР по Дагестану было возбуждено уголовное дело по трем статьям УК. 

В итоге Умаханова отстранена от должности, и сейчас домом-интернатом управляет Ума Качалова, которая ранее работала заместителем директора Центра социального обслуживания граждан пожилого возраста и инвалидов Махачкалы.

Весь этот ужас остался в прошлом, и сегодня воспитанник «Заботы» Хасбулат Муслимов живет со своей женой и другом на съемной квартире. Корреспондент «Нового дела» вместе с Алибеком Алиевым наведался к ним в гости, чтобы увидеть, как сложилась судьба сирот, в каких условиях они живут и о чем мечтают. 

«Хасбулат — на все руки мастер, и порядок во всем доме поддерживает именно он, — говорит Гаджи, председатель управляющей компании, обслуживающей дом, где живет воспитанник «Заботы». — Он порядочный парень. Никогда не назовет сумму оплаты за какую-то выполненную работу. «Сколько посчитаете нужным, столько и давайте», — говорит. Жильцы дома тоже зовут его к себе в квартиры помочь чем-то, и так тоже какая-то копейка получается».

Соседи тоже говорят, что Хасбулат — искренний, чистоплотный во всех смыслах, порядочный, добрый человек. Они надеются, что он останется жить именно в их доме, считая его очень «баракатным» человеком.

Однокомнатную квартиру Хасбулат снимает за 13 тысяч рублей. Она уютная, чистая и обставлена на вкус хозяина мебелью и техникой, купленной самостоятельно. «Этот телевизор, кухню, диван, ковер — все я сам купил. Убираюсь тут тоже я сам, потому что жена не может. Чем один раз ее попросить, лучше самому десять раз убраться», — смеется парень. 

— Расскажи о своем детстве, Хасбулат. 

— Хорошего ничего не было. Когда меня привезли в интернат, мне было два годика, и родителей я, конечно, не помню. Говорят, они умерли на чеченской войне, расстреляли их. Это «Красный крест» вывез 250 человек оттуда и отдали в этот интернат на время, потому что дети вроде были здоровые и там им было нечего делать. Как рассказывала потом директор Зарипат, мы были вшивые, грязные, и нас почистили. Вот так и выросли мы. Родственников никого нет у меня, я один.

— Как тебе жилось в «Заботе»?

— Помню, что когда мне исполнилось 10–13 лет, я уже выполнял их работы, и они не заканчивались. Конечно, огромное спасибо этим людям, что они меня  приучили к труду. Если бы не ругали и не заставляли, я бы вырос лентяем, гулял бы, курил. Я когда дома сижу, то нервничаю: мне надо работать, что-то делать руками, придумывать. Так вот, директор отправляла нас (примерно 20 человек) к себе на дачу в Семендер, и там мы огород пропалывали, колючки убирали, белили, красили, шпатлевали. Еще у ее дочки дома мы работали. Я лично там полы мыл, занавески вручную стирал, что только не делал там… Я и женщина был, и мужчина был. Но я же тоже человек, не робот, и уставал, конечно, но им об этом говорить было нельзя. За слово «устал» меня бы десять раз прибили. Поэтому я молчал, терпел и нет-нет сознание терял, а они говорили, что я больной, пьяный. Аллах — свидетель, что я от усталости падал. Кушать даже времени не было!

— А вообще с едой как там обстояли дела?

— Ой, ужасно бывало. Не поправлялись мы. Кушали такую еду, которую другие коровам дают. Первое, второе — все в одну кастрюлю, и раздавали. Так тяжело было. Вот я и сейчас мучаюсь с головой, у меня внутричерепное давление из-за того, что меня постоянно били головой об стенку. И били не только меня, там всех топтали. Обычно это дочка директора, первая воспитательница, была жестокой, будто развлекалась так.

— Возникали мысли о побеге?

— Честно говоря, бывали мысли, но потом понимал, что мне некуда идти. Я видел, как дети убегали, а потом их обратно привозила полиция. Некуда же было идти. 

— Что было с теми, кого вот так возвращали?

— О-о-о! Это был ужас! Избивали, укол «Аминазина»* делали, от которого человек кривился. Мне лично такой укол делали. Он не болючий, но действие такое, что ты засыпаешь где-то на двое суток, ничего не ешь, как овощ бываешь. Не знаю, сейчас делают его детям или нет, но нам делали, и это было ужасно. 

Парень рассказывает, что они ночами напролет ремонтировали здание интерната, но зарплату за это им не выдавали, говорили, что это их обязанность. Их использовали на 110% и при этом содержали в гестаповских условиях, особенно тех, кто сильно отставал в развитии.

— В отделении, где мы жили, девочки и мальчики были в раздельных палатах, а в подвальном помещении все вместе бывали и голые, — продолжает Хасбулат. — Дети там бывали заторможенные, тяжелые, но это не дает повода так с ними обращаться. Когда я был в «нормальной» группе, меня одна девочка в покое не оставляла и постоянно натравляла директора, чтобы избивали меня. Они не любили меня, потому что я понимал и говорил, что так нельзя, это не буду делать, то не хочу. В итоге меня довели до того, что я сам решил пойти жить в подвал к больным детям. Ровно три года я там жил и видел, какой ужас там творился. В 4–5 часов утра всех поднимали с постели и толпой (где-то 20 человек) голыми загоняли в ванну. Возраст у всех был разный, некоторым было даже по 30 лет, но об этом не говорили, чтобы не закрыли интернат из-за нехватки людей. Так вот, эти дети до 9 утра сидели на холодном кафеле в холодной воде. Потом одна нянька брала шланг и напором воды смывала с них всю грязь, и выводила оттуда одеться, пока не придет вторая смена воспитателей. Считали, что они дурные, больные и никому не нужны. У меня та-а-ак болела душа от этого. Я столько раз делал съемки, записи, но они узнавали и ломали мои телефоны, а потом делали уколы и не давали прийти в себя. Долгое время я был под «Аминазином», и они надеялись, что я дурной стану, но, слава Аллаху, я не стал таким. Так продолжалось очень много лет, и за это время девять человек умерло только на моих глазах. 

— А что делали с телами умерших?

— Мы хоронить ехали на кладбище. Когда эти разборки пошли с директором Зарипат, выяснилось, что они не давали статистику смертности и продолжали получать их пенсию. Помню девочку маленькую, которая выглядела взросло, Ася ее звали. Ее только так кололи уколами, потому что она часто сбегала. В один день после укола она упала посреди комнаты. Я поднял ее, уложил на кровать, позвал медсестер. Буквально через 30–40 минут, пока мы были на обеде, она умерла. Другой был случай, когда девочка утонула. Мы набрали в ванны воду, потому что сказали, что ее отключат. А детям в подвале на ночь перевязывали руки так, чтобы они их не могли самостоятельно развязать. Утром обнаружили девочку утонувшей в ванной с перевязанными руками. Она, видимо, пить захотела, пошла туда ночью и опрокинулась в ванну. Мы ее вытащили, развязали, уложили на диван, а работница сказала, что если мы кому-то проболтаемся, то устроит нам. Мы тоже промолчали, конечно, потому что боялись. Еще один мальчик умер при мне. Он вообще ничего не соображал, ходил ползком, очень много разговаривал и постоянно матерился. Так вот, его один раз так сильно ударили, что он за две-три недели вообще слова не произнес, перестал кушать, похудел сильно и воду пил много. Клянусь Всевышним, я сейчас правду говорю. Пускай меня Аллах накажет, если я обманываю. В последнее утро этот мальчик выпил воду и через несколько минут умер. 

— А сейчас, получается, всех тех работников уволили?

— Честно сказать, там остались некоторые. 

— Ты ходишь туда, навещаешь детей?

— Бывает, что хожу, но очень редко, потому что когда я прихожу, на меня зуб точат и смотрят не так. Когда я все это рассказываю, мне плохо бывает. И сейчас у меня внутри неприятно. Там сейчас дети шикарные, одетые, обутые, чистые, но почему распространяются слухи, что там такие же порядки остались, я не знаю. Может быть, кто-то хочет нового директора с должности «сдвинуть» и поэтому слухи распускает? Я никогда никому не поверю, пока своими глазами не увижу. Но как радуются дети, когда я прихожу! «Спасибо, Хасбулат!» Это все давно прошло, но они все равно так говорят. На улице узнают: «Ты тот мальчик из «Пусть говорят»?». Иногда я обманываю, что это был мой брат. После изменений во внешности меньше стали узнавать, но по голосу все равно узнают. Врачи сказали, столько всего нужно сделать, чтобы я четко стал разговаривать, что я аж испугался. 

— Как ты ушел из дома-интерната? Когда ты понял, что «пора»?

— По моему требованию в 2011 году, в 19 лет, меня выписали из интерната. Мне настолько надоело на них работать, что взял и уехал в дом-интернат для престарелых инвалидов «Казанищенский» в село Верхнее Казанище. Ровно четыре месяца я там прожил и увидел, что там точно такая же атмосфера. Ого-го, что там происходило! Сотрудники того интерната продают самогон постояльцам, и старики прямо на глазах умирали. Передо мной один здоровый мужчина умер из-за этой водки. Я настолько испугался, что начал звонить к Зарипат, извиняться и проситься обратно. Она говорит: «Ты же хотел! Вот живи теперь там». Я говорил, что извиняюсь, и она согласилась принять меня на условии, что я буду делать все, что она скажет. Я смирился. Все начало повторяться, так же работал на них. Но теперь уже я потихоньку начал узнавать свои права, законы, к кому можно обратиться. Тут я понял, что настолько люди подкуплены, что никому нельзя довериться. Я стал хитрее и притворялся, что я заодно с сотрудниками «Заботы», будто я их друг. Потихоньку начал видео снимать, фотографировать происходящее, но Малахов это не показал. Не было ни одного дня, чтобы я в интернате смеялся. Только плакал.

— Вот ты вышел из интерната. Куда в первую очередь пошел, у тебя же и денег не было?

— У меня была знакомая женщина, которая жила на второй Магистральной. Она сдавала квартиры, и я снимал у нее комнату размером в шесть квадратных метров за 3000 рублей. Потом я с большим трудом сделал так, чтобы пенсию получал я сам, встал на очередь за квартирой. Спасибо Комитету по правам человека Дагестана в Доме Дружбы. Всю жизнь, до последнего дня, буду благодарен Эльмире Бейбалаевне (Мирзабалаева. — «НД»), которая сейчас уже ушла на пенсию. Если бы не она, мы бы еще были в интернате. 

— Расскажи про передачу Малахова. На что ты рассчитывал и что получилось в итоге?

— На третий день, когда уже по телевизору все это показали, приехала машина волонтеров, как они представились, к нам во двор, где мы снимали квартиру. Никто не знал мой адрес, и я не понял, откуда они взялись. Я сам не понял, как они нас в Москву отвезли. Сейчас все они пропали, и даже когда пишу им, прошу о помощи, никто не отвечает. Бывает же, использовали человека и послали. На передаче мы увидели только оскорбления, на нас нападали за камерами. Сосед бывшей директрисы меня хорошо знает, и он рассказывал, что она была возмущена, что якобы столько миллионов дала Малахову, а ее все равно уволили. Еще мне задали удивительный вопрос: «Откуда вам айфон, если вы такой бедолага?» Неужели айфон — это такая роскошь? Я купил этот телефон, диван, телевизор и еще один айфон другу на деньги со сберкнижки. Никуда налево, направо лишнюю копейку не потратил. Я не курю, плохими делами не занимаюсь, и деньги все уходят на быт.

— У тебя есть родственники в Чечне? Ты пытался их найти?

— Честно скажу, что после передачи «Пусть говорят» мне звонила какая-то женщина и сказала, что она — моя тетя. Я поехал в Грозный и вместе с представителем муфтията Чечни пошел к ней, увиделись, поплакали вместе, обнялись, все такое, но она снова оставила меня. Говорила, что я похож на ее племянника и фамилия та же. Я по паспорту Александр Александрович Буриченко, а тетя говорит, что я не русский: папа — чеченец, а мама — русская. У родителей «загса» не было, и по папиной стороне меня называли по-другому: Атлан Русланович Кануев. Но когда вышел из интерната, я принял ислам и взял себе имя Хасбулат, потому что оно грубое и редкое. Хоть я и узнал, кто я на самом деле, все равно Хасбулатом остался, потому что этой женщине, которая представилась моей тетей, я не верю. Не чувствую ничего родного и не сожалею, что она пропала. Лучше я буду жить один, чем зависеть от кого-то. Для чего Аллах дал мне руки, ноги, ум? Правда, у меня «заячья губа», но ничего, это не страшно, потому что было хуже. Я буквально недавно сделал операции, и сейчас хоть нос нормальный стал. Вот в ноябре в Москву уезжаю губу поправлять, щель на верхней челюсти закрывать и опять нос поправлять. Я сам кое-как нахожу для этого деньги, бегаю, выбиваю квоты на операции. Пенсия у меня — 15 тысяч рублей, и 13 тысяч из них отдаю за квартиру. Пенсию жены я трачу на поддержку ее здоровья. 

— Ты женился на девушке из интерната. Расскажи про нее?

— Когда я уже вышел, спустя год, когда поменялось руководство, я вернулся туда навестить детей. Там была умственно отсталая девочка Аня, о которой говорили, что она конкретная воровка и, мол, мужчины ее не оставляли. Всякое про нее говорили, но я никогда не верил, потому что сам не видел. Так вот, говорили, что ее переводят в казанищенский интернат, и я попросил у сестры хозяйки квартиры, которую снимал, забрать ее к себе. Я видел, как ее били, уколы делали, но никогда не видел, чтобы она что-то дурное делала. В итоге эта женщина забрала ее и продержала у себя то ли три, то ли четыре месяца. Когда детей забирают из интерната, с ними дают сберкнижку, на которой бывает 250–300 тысяч рублей, всегда по-разному. Ане эти деньги не дали, и мы опять же через знакомых в Комитете по правам человека Дагестана их получили. Потом выяснилось, что эта опекунша аннулировала Анин счет, забирала пенсию, не покупала ей необходимые вещи. Я ходил, скандалил с ней без конца, и в итоге Мага, с которым мы в интернате очень близко сдружились, сказал, чтобы я забрал ее к себе. А как я ее заберу? По шариату же нельзя жить с чужой женщиной — это грех. В итоге мы сделали «махар» и стали жить вместе. Я забрал 200 тысяч Аниных рублей у этой женщины, и у директора забрал 90 тысяч. Их я не потратил и еще сам собираю, чтобы купить квартиру. Аню я сразу записал на кулинарные курсы и ровно полгода отдавал по 6500 рублей за обучение. Никакого толка! У нее очень плохая память, и когда она что-то делает, это затягивается на весь день. Она моя сестра, а махар я сделал, чтобы не было никаких сомнений и разговоров. У меня с ней ничего личного нет. Я просто ее держу ради Аллаха, потому что если я ее оставлю, она испортится. И ей сказал, что, пока жив, она будет со мной. Но она меня…уффф! Как она меня мучает! Как она меня доводит! Я всегда говорю, это мне Аллах испытание послал. И я благодарю Всевышнего за то, что мне такая девочка попалась, потому что я не хочу жить в этой жизни в раю. Я хочу быть в раю «наверху». У меня же еще один 17-летний сирота дома живет. Ему некуда было идти, и я позвал его к себе. 

— Никогда не задумывался о реальном браке?

— Честно говоря, хочу жениться, когда будет свое жилье. Но это если найдется девушка. А если не будет, то останусь с Аней. Но я не скучаю, у меня кошка дома. Я обожаю, очень сильно люблю кошек. Если у меня дома нет кошки, я жить не хочу. У меня вислоухий Барсик, и он понимает все на кумыкском языке.  

— Ты где сейчас работаешь?

— Во-первых, я разнорабочий. Во-вторых, обслуживаю котельную, чиню лифты, поддерживаю порядок в подъезде. Считай, весь этот дом я привел в порядок. Председатель ТСЖ Гаджи смотрит, что я сделал, на что потратился, и дает зарплату. Если бы не этот человек, не знаю, что бы я делал. Я думаю, что сохранился здоровым, потому что работал много. Работа — это лекарство.  

— Ты считаешь себя счастливым человеком?

— Я счастлив, потому что живу на этом свете. Честно говоря, многие соседи говорят, что я светлый человек. Дай бог, чтобы так и было. Но меня много хвалить не надо, а то вдруг я испорчусь. 

— А мечтаешь о чем?

— Я мечтаю о жилье. Больше ничего не нужно! Ни машина, ни богатство, ничего! Главное, чтобы была своя крыша над головой. Клянусь Всевышним Аллахом, больше этого я ничего не хочу. Если у меня будет свое жилье, то деньги на жизнь будут оставаться. Сейчас я плачу и квартплату, и за коммунальные услуги, и тяжело. Но не страшно, что ты без денег останешься, страшно, что ты можешь остаться на улице.

От редакции.  В Дагестане много отзывчивых людей. Примеров достаточно. Один из недавних случился в сентябре, когда многодетной семье Семирхановых, которая воспитывает ребенка с синдромом Дауна со сломанным позвоночником, вручили ключи от новой квартиры в поселке Турали. Квартиру в новостройке — 100 квадратных метров — Семирхановым подарил руководитель ЖСК «Раян» Загирхан Гаджиев.

Полагаем, желающих помочь стало бы в разы больше, если бы строительные организации освободили от всевозможных незаконных поборов. В этом случае, возможно, нашлись бы желающие из их числа создать благотворительный фонд или объединиться в ассоциацию для помощи нуждающимся в жилье.

«Новое дело» планирует вернуться к теме интерната «Забота», поговорив с Алибеком Алиевым о том, какая шла закулисная борьба вокруг этого заведения, кто кому звонил и кто кого «крышевал». 

* Аминазин — один из основных представителей нейролептиков (лекарственных средств, оказывающих тормозящее действие на центральную нервную систему и в обычных дозах не вызывающих снотворного эффекта). Одной из основных особенностей действия аминазина на центральную нервную систему является относительно сильный седативный эффект (успокаивающее действие на центральную нервную систему). Нарастающее с увеличением дозы аминазина общее успокоение сопровождается угнетением условно-рефлекторной деятельности и прежде всего двигательно-оборонительных рефлексов, уменьшением спонтанной двигательной активности и некоторым расслаблением скелетной мускулатуры; наступает состояние пониженной реактивности к эндогенным (внутренним) и экзогенным (внешним) стимулам; сознание, однако, сохраняется.