Армяне не растерялись и возразили: «Ну и что?! А что делает министерство культуры в Азербайджане?!». Затем в том же духе переиграли анекдот применительно к Чечне и Дагестану. Грозный якобы попросил у Москвы того же, что и армяне, и сослался на Минкульт Дагестана. Впрочем, не стоит анекдот воспринимать слишком серьезно.
А теперь по существу. Врио главы Дагестана Рамазан Абдулатипов призвал чиновников в День Конституции республики одеться в национальные костюмы. Тут ряд интересных моментов с историко-философским и культурно-психологическим подтекстами. Доктор философских наук, президент республики явно имел в виду нечто серьезное, а не только форму одежды. Он же спровоцировал, в хорошем смысле этого слова, автора этого материала на некоторые размышления, кои я выношу на суд читателей.

Дагестанский вариант и китайский опыт
Первый момент расшифровывается очень легко. Многие поняли установку правильно, другие же стали ворчать в том плане что: «На дворе другие времена… и вообще, зачем все это? Ведь людей-то не изменишь формой, суть их осталась та же!», и т.д. и т.п. Такая точка зрения имеет право на жизнь, но не более. Им врио президента ответил в таком духе: «Если форма не соответствует содержанию, то и не надо надевать. Никто вас не заставляет». То есть он намекнул: ребята, подтягивайтесь в содержательном смысле к кавказской (национальной) форме, будьте ее достойны. Ведь каждый из нас подсознательно чувствует ответственность, связанную с этой формой. В ней не пошалишь — ни в словах, ни в делах, ни в поведении. Все должно быть органично: форма и содержание. Глядишь, так человек-чиновник постепенно привыкнет (а может, и прилипнет) к ней, этой родной, но основательно забытой форме, а за этим последуют и благотворные перемены в поведении чиновников.
И вот здесь скрыт второй смысл, который не проговаривается, но подразумевается. И связан он с философскими аспектами содержания и формы культуры. Все мы привыкли со студенческой скамьи к ограниченной (в философском отношении) европейской дихотомии — традиции противопоставления «содержания» и «формы»; «сути» и «явления». Как будто одно возможно без другого; как будто невозможно представить себе обратную связь — когда форма влияет на содержание.
Кавказская и китайская мысль в этом смысле богаче, предполагая единство формы и содержания; обратную связь от формы к содержанию. И если человека (группу) приучить к определенному ритуалу (форме одежды, социальному этикету — не путать с этикой и нравственностью), то постепенно ритуал начинает формировать культуру человека. Он вынужден подсознательно подтягиваться под форму (ритуал, обычай и традицию), чтобы не потерять лица («потеря лица», кстати, ключевое понятие в культуре и китайцев, и северокавказцев). То есть меняется содержание; появляется новое качество (человека, группы), которое, если оставаться на позициях дихотомического противопоставления формы и содержания, никак не могло бы появиться. В самом деле, в черкеске стыдно брать взятку и даже думать о ней негоже. Активная сущность формы и системное взаимодействие формы и содержания, когда генерируется новое качество и изменение содержания, — вот отличительные черты кавказской и китайской философской традиции осмысления феномена культуры.
Правда, в отличие от китайской традиции, кавказская (имеется в виду северокавказская) не оставила после себя толстых трактатов и известных в мире имен философов и мыслителей. Именно в трудах выдающихся китайских мыслителей вроде Конфуция ритуал и смысл, форма и содержание культуры выступают в таком неразрывном единстве, что трудно определить, что значимее форма (ритуал, этикет) или содержание (смысл). Но известно одно. Содержание понятия «благородный муж», согласно китайской традиции, не в меньшей степени определяется тем, насколько человек соблюдает те или иные ритуалы, нормы этикета. Верен ли он культу предков (китайцы хоронят своих умерших, где бы их ни застала смерть, непременно в родном селе, и это очень похоже на Северный Кавказ и Дагестан); уважает ли старших (включая и начальников) и родственников; хранит ли домашний очаг, семью и детей. Все это вместе взятое определяет меру соответствия идеалу «благородного мужа». Кстати, историки и этнологи, знакомые с сино-кавказской теорией языков (единства и родства происхождения), найдут в этих сравнениях много интересного. Во всяком случае, на уровне общины и родственной группы — много общего в социальной этике и поведении. С «эстетикой» (ритуальной практикой и этикетом) дела, правда, обстоят сложнее.
Но культура китайцев шагнула дальше и выше, сформировав централизованное государство из многих княжеств и культ императора (символ единства китайцев), тщательно разработав и внедрив систему социально-политических и нравственно-эстетических (этикетных) норм для своего народа, не говоря уже о высокоразвитой сфере искусства, науки и технологиях (до XIX в.). Дагестанцы же, да и северокавказцы в целом, застряли на уровне коммуникативной культуры и цивилизации, предполагающей «сожительство» союзов общин (полисов) и сословных (княжеских) обществ. Впрочем, так обстояло дело и во многих европейских обществах вплоть до XIX, и в этом своем качестве (в формально-политическом отношении) Дагестан весьма схож со Швейцарией.

Потухшая культура Дагестана
Дагестан, где сильны арабоязычные традиции, дал исламскому миру много выдающихся имен ученых и мыслителей еще в средние века (XVI—XVIII вв.). Они оставили после себя целый ряд произведений, по которым учились студенты исламских вузов в Османской империи и Йемене (университет в Сане). Приведу очень интересный пример. В конце 1960-х, когда КГБ контролировал связи с заграницей, в Дагестане нашелся один смельчак — Аслудин Денгаев, директор 39-й махачкалинской средней школы. Он настойчиво пробивал дорогу в Турцию к своим родственникам и наконец добился своего, вопреки мнению скептиков и «шептунов». В Стамбуле он был в гостях у своего дальнего родственника (из сел Карата и Арчо Ахвахского района), командующего столичным военным округом в звании генерала армии. Рассматривая книги из библиотеки генерала, он обратил внимание на произведение автора, имя которого вроде бы указывало на его дагестанское происхождение. Генерал удивился невежеству своего гостя: «Да это же авторитетнейший в исламском мире (как минимум, в Османской империи. — Д.Х.) ученый из Дагестана Мухаммед Кудутлинский (или Кудалинский, не помню, пусть меня историки поправят. — Д.Х.), который жил в XVII в. А это его учебник по логике, по которому обучались студенты в Стамбульском университете. Как же ты, Аслудин, историк по образованию, не мог этого знать?!». А вот так, ибо система гуманитарного образования (и воспитания) тогда была заточена таким образом, чтобы внушить комплекс неполноценности горцам. Мол, всем, и культурой в том числе, вы обязаны СССР, и родом вы — диких ущелий племена, со столь же дикими понятиями, и т.д. и т.п. Ничего, что напоминало бы о выдающемся (для такого маленького уголка планеты, как Дагестан) вкладе в сокровищницу мысли и знаний, в культуру народов мира, что «подогревало бы», в хорошем смысле слова, историческую память дагестанцев (северокавказцев в целом), не преподносилось в школах и вузах.
Спору нет, в том что касается естественнонаучного и технического образования, СССР и Россия в целом дали очень многое, и не только Дагестану. Это и позволило нашей республике сформировать культуру инженерного, высокотехнологичного труда и развить экономику, создать высокоразвитую промышленность. Правда, и здесь влияние России падало на благодатную «почву», ибо Дагестан был признанным центром мануфактур и ремесленного мастерства на всем Восточном Кавказе. «Мастерская Кавказа» — так называли наш край в прошлом. Но в том, что касается гуманитарного образования, сферы, которая призвана обеспечить связь времен (и поколений) и преемственность культуры, дела обстояли плачевно. Только память народная и «осколки» традиций (морали и этикета) да слова и труды наших выдающихся земляков вроде Расула Гамзатова позволяли новым поколениям не превращаться окончательно в манкуртов. Помните персонажа романа Чингиза Айтматова «И дольше века длится день», которого в плену лишали «начисто» памяти (так, что он не помнил ни своего родства и народа, ни своего имени) и превращали в безропотного раба. Конечно, я несколько сгущаю краски, но совершенно точно могу сказать следующее: в дагестанских селах «баракат» в плане культуры поведения и морали сельчан, их знания основ ислама (и шариата) нисходил на те джамааты, в которых почти «чудом» сохранились мудрые старейшины и алимы. Села Тлох и Ботлих начала 1990-х, где жили и творили (по-настоящему воспитывали своих сельчан) известные в Дагестане алимы Хабиб и Султанахмад, для меня — яркие примеры. Я могу привести и обратные примеры — крайне отрицательного влияния на сельскую мораль и этикет, отсутствия таких личностей; разумеется, в результате репрессий конца 1920—1930-х годов.
Коль скоро мы затронули эту тему, не могу не вспомнить научную монографию доктора филологических наук, академика Гаджи Гамзатова, директора Института истории, этнографии и языкознания (филиала АН СССР) в начале 1980-х. Монография была посвящена анализу дагестанской арабоязычной мысли в XVI—XIX вв. Он сравнил этот период для Дагестана с эпохой Ренессанса для Европы. Затем я ознакомился с еще одним произведением нашего земляка, доктора философских наук Магомеда Абдуллаева, где он также раскрывал все богатство философской и культурологической мысли Дагестана. Я, дагестанец с высшим техническим образованием, оказался абсолютно невежественен в том, что касается истории культуры и научной мысли своего родного края. Сколько имен дагестанских ученых и богословов я открыл тогда для себя! Сколько же еще надо учить нашу молодежь, да и взрослых тоже, чтобы они крепко усвоили одну мысль: наша культура и наука зачиналась не вчера (конец XIX в.) и тем более не сегодня (в XX в.); она имеет глубокие корни — вплоть до раннего средневековья (XII—XV вв.), если воспользоваться европейской исторической хронологией. Мне довелось познакомиться в 1980 году с мудрейшим алимом и народным лекарем в одном лице (не помню его имя, родом, по-моему, из Кудутля Гунибского района), который лечил людей еще по четырехтомнику Авиценны «Каноны медицины» на арабском языке (!). Кстати, вся Европа лечилась по этим канонам еще до XVII в.
Вот я и думаю, может, стоит разработать и внедрить целую программу изучения культурологического контекста арабоязычного наследия Дагестана; какие идеи и нормы этики и этикета там заложены, что полезного можно почерпнуть из этого наследия для сегодняшнего дня? Кстати, однажды я, ознакомившись с рядом документов из архивов Института истории ДНЦ РАН (XVII—XVIII вв., в переводе известного историка Тимура Айтберова), понял, насколько неверно суждение об оправдании с позиций шариата походов дагестанских горцев в Кахетию на «давла» (то, что известно как «ЛекIианоба» в Грузии). А другой документ — договор, по сути политический, между Каратинским союзом и Тиндинским джамаатом — показывал, насколько высока цена слова и какие могут быть издержки в виде солидных штрафов, если договор будет нарушен одной из сторон. И все это было бы хорошим подспорьем нормам обычаев и традиций, зафиксированным в целом ряде поговорок и понятий «узданльи», «адаб-хатир» и «яхI-намус» в Дагестане.

Горский этикет как антитеза аморализму
Глава республики связал свою идею о возвращении к национальной форме одежды (хотя бы в праздничные дни) еще с тем, что «сейчас, когда одни оголяются, а другие закрываются, очень важно возвращение к своим корням» (цитирую по смыслу). Это в своем роде «наш ответ Чемберлену»; ответ на агрессивный характер внедрения контркультурных норм и ценностей неолибералами-глобализаторами. В глобализированном мире с единым правительством во главе должна царить одна культура — культура, построенная на тотальном отрицании религии и традиций тысячелетних цивилизаций. Это культура смерти, раздевающая тело и оголяющая душу человека, разрывающая его связи с прошлыми поколениями и Всевышним, разрушающая семью (через пропаганду однополых браков и ювенальную юстицию о правах ребенка) и социальные связи. И тут, вопреки всем этим мейнстримным (модным, агрессивно навязываемым) течениям мысли, раздается голос «против» всего этого из региона, который отечественные неолибералы так старательно «опускают» в информационном пространстве все последние годы.
Но не тут-то было. Сразу же вслед за этим праздником возвращения к культурным истокам Дагестан и Абдулатипов лично получают мощнейший ассиметричный удар на федеральных телеканалах в духе: «агрессивные дагестанские драчуны» и др. На всю страну день и ночь раскручивается сюжет с молодым дагестанцем, подозреваемым в изнасиловании 15-летней девушки, и его двумя родственниками — супружеской парой, избившими полицейского на Матвеевском рынке Москвы. Я не оправдываю этих дагестанцев, они должны понести заслуженное, но справедливое наказание. Я о другом — о том, что один дебил и не совсем адекватные его родственники, проживающие за пределами республики, могут испортить буквально все. «Какие там разговоры об этике и этикете, о национальной культуре, ее сути и форме, когда вот такие вот уроды орудуют на просторах России?!» — таких злорадных комментариев полно в интернет-пространстве. Как этому противостоять — это отдельный разговор. Ясно, что со школьной скамьи, с детских лет надобно формировать правильные понятия. Но вот что интересно. Светлоликий славянин на просторах России может хоть «пачками» отправлять на тот свет ни в чем не повинных людей или увлеченно заниматься каннибализмом (людоедством) на пару со своей матерью (это реальность, а не выдуманный сюжет), но это не столь интересно для информ-провокаторов. Разве чтоб больнее кольнуть русское самолюбие. А вот дагестанец-драчун — это как раз то, что нужно.
Все мы знакомы с неписанными законами Дагестана, которые формулируются в терминах «узданльи», «адаб-хатир» и «яхI-намус». Вообще, все эти неписанные законы, как кость в горле у современных неолибералов, ибо подрывают их нравственную (скорее, «анти»-) базу, ибо их кредо: все, что не запрещено законом, — дозволено(!?). Эта популяция идеологов аморализма и настоящей дьявольщины в современном мире начисто забыла элементарную связь между законом и моралью и то, что можно свести жизнь до абсурда, пытаясь все и вся регулировать законом (мы ведь не ходим голые, хотя и нет закона, регулирующего форму нашей одежды). А может, они этого и жаждут, в чем нетрудно убедиться, видя многотысячные марши апологетов Содома и Гоморры на центральных площадях городов Европы и Америки? Когда одни оголяются (закон ведь не запрещает), а другие закрываются (тут «закон о хиджабе» как раз запрещает), роль неписанных законов возрастает многократно.
Интересно сравнить Дагестан в контексте нашей темы с нашими соседями по Северному Кавказу. По части разработанности ритуала и этикета абхазцы (и с некоторыми оговорками, кабардинцы и чеченцы) — большие мастера. Абхазцев можно даже сравнить разве что с китайцами, правда, тоже с оговорками. Знаю не понаслышке. Здесь свою роль играли традиции сословно-иерархических и родовых (фамильных) понятий чести и соответствующего этикета, доставшихся им в наследство от предков; а у наших соседей — вайнахов, где не было сословий, — свою роль играли родовые понятия чести, тоже, кстати, сильные. Не стоит забывать, насколько в этом плане отличаются социальные структуры дагестанских народов от северокавказских. В Дагестане родство обрывается на втором звене троюродных братьев и сестер и это отражается в качественных различиях в этикете и горской морали. Поэтому фамильные (родовые) понятия чести слабы. Но зато сильны понятия общинной (джамаатской) солидарности, которые во многом имеют социополитический и социально-экономический оттенок. Соответственно, страдает и этикет, форма этики и горской морали. Культура поведения и форма, в кои она облекается, демократизируются; эталон размывается. Здесь образ черкески как символа горского этикета и морали несколько тускнеет, но зато усиливается ее (черкески), как бы это помягче сказать, военно-политическая функция. Горец в черкеске — это, прежде всего, воин, тут не до этикета на поле брани. Поэтому, традиции полисной (джамаатской) демократии в Дагестане несколько нивелировали понятия чести в том, что касается этикета и внешней формы.

Этикет и религия, культура и шариат
А какую роль в данном контексте играет шариат, мусульманская норма? Однажды, в 1991 году в Грозном, я стал свидетелем того, как чеченские старейшины, все как один, встали в знак уважения к гостю, когда я зашел в комнату, где мы собирались обсудить вопросы миротворчества (в грузино-абхазском конфликте). Я был приятно удивлен этим, а потом понял, что таков чеченский этикет — вставать, когда кто-то заходит; кстати, эта норма имеет место и в ряде андийских сел, граничащих с Чечней. Затем, по прошествии ряда лет, я стал свидетелем совершенно обратной реакции (здесь не важно, в Дагестане или Чечне это произошло): молодые и неграмотные салафиты (потом я узнал, что они из радикалов-буквоедов) даже не приподнялись, когда в комнату зашел старший по возрасту. Видите ли, даже в отношении Посланника Всевышнего — Пророка Мухаммада (с.а.в.) его сподвижники не делали этого, так что мы не сторонники «биды» — нововведений в исламе. Таково было их оправдание своему поступку.
Впрочем, и неграмотные суфисты создают «на пустом месте» проблемы. Так что невежество и гордыня — наши главные враги.
Как-то знакомый тарикатист из Кадирийского ордена сказал мне: «Они (салафиты из радикально-буквоедского «лагеря». — Д.Х.) намерены отнять у нас то, к чему нас приучали предки, то, что составляет социокультурное наследие народа,— на том основании, что этого не было ни во времена Пророка, ни во времена праведных халифов. И это несмотря на то, что обычай и традиция носили полезный, в плане морали и этикета, характер. Ну вот тот же обычай вставания с мест, когда кто-то проходит мимо или заходит в помещение. Зачем же они отнимают у нас то, что составляет предмет гордости и уважения в нашем народе?» (цитирую по памяти). И здесь тот самый случай, когда наше невежество приводит к негативному отношению к исламу и внутренним противоречиям верующих. В шариате нет ничего неясного, ничего недосказанного. Наоборот, дана конкретная инструкция на все случаи жизни. Пророк (с.а.в.) в достоверных хадисах не говорит, что в знак уважения к старшим не надо привставать, он отмечает, что если подошел человек, тем более старший по возрасту, и ему негде присесть, то необходимо подвинуться (потесниться), но сделать старшему место. В хадисах говорится, что не надо вскакивать перед всеми подряд, как это часто делается у нас, особенно если этот старший, а иногда и младший, богат и наделен властью, ссылаясь при этом на обычаи. В данном случае интерпретатор оказывается неспособен отказаться от буквалистского толкования мусульманских норм шариата. Вряд ли такие интерпретаторы знакомы с идеями имама Абу Ханифы (ученика имама аш-Шафии), который стал основоположником нового мазхаба — юридическо-богословской школы в мусульманском мире. Когда имам Ханифа был послан в Ирак в качестве исламского просветителя, он заметил там более высокий уровень культуры и цивилизации. И будучи мудрым учителем-алимом не стал ломать тот культурный контекст, который он застал в Ираке, а включил его в правовую нормативную систему для местного общества; разумеется, все это не противоречило строго исламской норме (из рукописей известного дагестанского алима Мухаммад-Расула Мугумаева). В Дагестане эта проблема актуальна как никогда, и обостряется она в силу невежества(или гордыни) с обеих сторон.

Вместо заключения
Вот такие мысли, связанные с культурой и этикетом, навеяла только одна инициатива главы республики. Черкеска явилась лакмусовой бумажкой, которой проверялась готовность дагестанской элиты принять новые «правила игры» (хотя бы по праздничным дням). Есть смысл повторить этот опыт и по другим знаменательным для Дагестана дням. Возможно, так мы вернем и папаху в города республики (в селах она еще жива). Возможно, и по другим атрибутам формы одежды нам удастся синтезировать «старое» с новым, как это мы наблюдаем в соседней Чечне, где все это стало нормой. Глядишь, и этикет с моралью подтянутся. Разумеется, все в комплексе, наряду с другими мерами, некоторые из которых перечислены выше.
Но если эта (внешняя) форма с трудом дается дагестанцам, в силу привычки и даже стеснительности, хотя они и одобряют ново-старые веяния, то не стоит спешить и подгонять людей. Всему свое время. Одно ясно: чтобы все это не осталось на уровне кампанейщины, следует разработать целую стратегию и программу, включая и индустрию моды на национальное. Только так мы сможем одеть и часть своих девушек и женщин, откровенность нарядов которых уже бросает вызов нашим традициям, которые не были сломлены даже в советское время.