ПЕРЕРОЖДЕНИЕ, ТЕРРОР И КРАХ БЫЛОГО ЕДИНСТВА ЭЛИТЫ

Мы продолжаем серию интервью и материалов, посвященных столетию со дня образования ДАССР. История, экономика, политика, взаимоотношения с центром, место современного Дагестана в геополитике
 

Продолжение, начало в предыдущем номере

Далее Маленков обратился к Сталину в июле 1938. В августе 1938 Политбюро направило Лаврентия Берию в качестве заместителя Ежова. В итоге родился доклад, на основании которого Ежова, весьма осторожно (чтобы не спугнуть), переместили на новую должность — наркома водного транспорта, оставив секретарем ЦК (24 ноября 1937). А Берия же вывел на «чистую воду» и Ежова с целым «отрядом» его сатрапов и попутно дал распоряжение: направить на доследование сотни тысяч дел, состряпанных «тройками» при Ежове. В итоге к 1940 году были оправданы около 15–20% репрессированных. Но вернуть жизнь около 70–80 тысячам расстрелянных при Ежове было уже невозможно. Его самого и многих из аппарата НКВД после тщательных следственных мероприятий осудили — кого по «первой категории» (самого Ежова и многих его соратников), кого по «второй категории» к длительным срокам.

Так бесславно закончилась кровавая эпопея Большого террора. Инициировали его сами партийные бонзы из ЦК в сговоре с Ежовым, а на местах с «энтузиазмом» поддержали почти все секретари, которые уже давно «легли» под местных руководителей НКВД (страх и властные амбиции — могучий двигатель нравственной деградации).

А что Сталин и его соратники по Политбюро? Неужели они не могли поставить заслон этому садизму?

Могли, но не сделали. Ибо можно было потерять все, и даже страну, не говоря о власти. Это к вопросу о «всемогуществе Сталина». Я не оправдываю его, просто пытаюсь понять — почему? Возможно, был расчет и почистить основательно партократию, которая сама же себя высекла, как выяснилось позже. Псевдореволюционный террор в исполнении партократии и Ежова «сожрал» своих же инициаторов. Так бывает всегда, когда люди теряют духовные ориентиры.

Так что Большой террор в стране, и Дагестан здесь не исключение, был продолжением в умах и сердцах и гражданской войны, и неявной установки Сталина и Ко на серьезную зачистку партократии, и войны партократии и НКВД с собственным народом: одни в целях политического выживания и карьеры во внутрипартийных разборках, другие — за более весомый приз (власть в стране), в итоге — смерть и позор. Но назвать Большой террор единолично «сталинскими репрессиями» — это из области пропаганды, а не науки.

Дагестанская элита и «обнуление» единства (конец 1920-х – начало 1930-х гг.)

Думать, что Большой террор как-то мог обойти стороной Дагестан, значит, плохо себе представлять логику функционирования политической системы страны: жестко централизованной, однопартийной, функционирующей в режиме «осажденной крепости». Но дагестанская политическая элита все-таки, как могла, оттягивала от себя удар и старалась в тех суровых условиях смягчить действие маховика репрессий и Большого террора.

Ниже перечислены наиболее важные, на мой взгляд, вехи из «биографии» политической элиты Дагестана, которые «облегчили» политику террора у нас. Тема обширная, всего не скажешь. Но кое-что важное, на мой взгляд, изложу ниже.

В 1920-е гг. реальную власть в республике олицетворял Совнарком (правительство), бессменным председателем которого (с 1921 по 1931 годы) был Джелалэдин Коркмасов (выдающийся государственный деятель не только в масштабах Дагестана, но и бывшего Союза),

а затем Керим Мамедбеков (1932–1937 гг.).

Свою значимую роль играл обком ВКП(б), особенно, с начала 30-х. В руководстве обкома за десять лет сменилось около десяти человек, из которых лишь Ибрагим Алиев и Магомед Далгат (с 1923 по 1928 гг.) являлись этническими дагестанцами. И, наконец, аналог парламента — Центральный исполнительный комитет (ЦИК). Его возглавляли: Нажмудин Самурский (Эфендиев) (1920–1921 гг.), Алибек Тахо-Годи (1923–1925), Магомед Далгат (1922–23, 1928­–1938).

Первые признаки конфликта внутри элиты обнаружились еще в начале 1920-х. «Яблоком раздора» стал вопрос о государственном языке Дагестана. В 1923 г. на совещании руководства ДССР обсуждался вопрос о государственном языке и алфавите. Тут свою позицию активно продвигала довольно представительная пробакинская «партия». Она обосновывала и предложила в качестве государственного тюркский (или кумыкский) язык (См. ст. «У истоков становления дагестанской автономии. Политика пробакинских агентов в первые годы советской власти», 05.05.2015). Ради справедливости надо заметить, что были объективные причины для этого: подавляющее большинство населения Дагестана не знало русского языка, а вот азербайджанский и/или кумыкский знали немалое число дагестанцев (лезгины, табасаранцы, аварцы, лакцы, даргинцы). Тут была своя логика. Но была логика и у оппонентов, в качестве которого выступил один из «отцов» советского Дагестана, Саид Габиев. Он выдвинул не менее обоснованные аргументы, но был в явном меньшинстве. Этот конфликт по принципиальному вопросу временно «сгладили» тем, что Габиева направили в распоряжение Грузинского ЦК ВКП(б).

Потом еще «дело», связанное с Нажмудином Самурским (Эфендиевым) в 1926 (или 1927), когда обнаружилась записка, где было написано, что он был якобы агентом царской охранки в период его пребывания в Иркутске (??!). Он в своей автобиографии писал, что сбежал в Сибирь с ссыльным, будучи еще юношей, подальше от сурового дяди —мусульманского алима. Но это было подметное письмо-донос, клеветнический характер которого подтвердили в органах партийного контроля в Москве. Однако осадок остался, потому что записку зачитывал публично Коркмасов в присутствии нескольких человек — «отцов» ДССР, на квартире одного из них, он же ее и порвал в присутствии всех (со слов Магомеда Далгата).

Вот что писал обо всем этом Сулейманов С. И.: «Негативное влияние на драматические события 30-х годов в Дагестане (имеются в виду репрессии — прим. Х. Д.) оказывали также сложившиеся еще в 20-х годах ненормальные взаимоотношения между целым рядом руководящих работников республиканского масштаба (Н. Самурский, Д. Коркмасов, С. Габиев, М. Далгат, К. Мамедбеков и др.)». Таким образом, былое единство дало трещину.

Не будем здесь повторять о внешних причинах, проявивших себя после очередного съезда ВКП(б) в 1927, когда был объявлен курс на коллективизацию и индустриализацию. Периодические накачки Центра и все усложняющиеся задачи, которые чрезвычайно сложно было реализовать именно в Дагестане, расшатали былое единство элиты. И в силу отсталой социальной структуры, и в силу низкого образовательного уровня (я не имею в виду грамотность на арабском языке), и в силу культурно-цивилизационного конфликта: атеистическая идеология и ислам. А задачи надо решать, административно-командная «вертикаль» не приемлет никаких оправданий. Не можешь — освободи место. Там целая очередь из охотников занять высокие должности — неважно, справится он или нет, есть знания или нет. Социальные «лифты» для тех, кто «был никем», заработали вовсю.

И тут во всей красе проявили себя такие, новые для горцев, социально-психологические качества, подпитываемые «сверху» самой Системой: карьеризм, подсиживание, доносы и пр. В самом деле, ведь объявлена борьба с классовыми врагами и контрреволюционными элементами. «Кто был никем, тот станет (или мог стать) всем» — партия протянула руку бедноте и батракам, представителям «низших» сословий, реальным и мнимым сторонникам социализма (кто их различит, если сами проверяющие, большей частью полуобразованщина в лучшем случае). Вот он шанс, которым грех не воспользоваться. В партию хлынула масса охотников за властными «трофеями».

Поняв всю опасность этой ситуации, в Центре в 1929 г. объявили первую «чистку», затем были еще и еще «чистки». Но джинн вышел уже из бутылки.

 Райкомы и обком ВКП(б) в Дагестане постепенно стали «тонуть» в сотнях и тысячах заявлений (жалобы, доносы и т. п.). Трещины раскололи десятки, а то и сотни джамаатов — результат ускоренной политики коллективизации и атеизации. Естественно, состоятельные уздени и мусульманские лидеры, которых на основе сомнительных критериев причисляли к кулакам и (или) контрреволюционерам, нередко восставали, боролись как могли за свои интересы. Вот они и попадали в список контрреволюционеров и «лишенцев», если добровольно не расстанутся со своими средствами производства (скот, земля, хозяйственные строения) или если сопротивлялись радикальным атеистическим инициативам. И тут снова проявилась новая черта горцев, когда целый ряд сельских сходов в те годы одобряли выселение своих же односельчан, причисленных к кулакам.

С конца 20-х — начала 30-х гг. начался новый этап перерождения политической и силовой (и правоохранительной) элиты республики. В этой нервной атмосфере подозрительности и недоверия сама политическая верхушка оказалась не на высоте положения.

Тем не менее, ради справедливости, отметим, что Дагестан за 10 лет (с 1921 г.) сделал огромный скачок в своем экономическом, культурном и образовательном развитии. И это все благодаря не только энтузиазму рядовых дагестанцев, но, прежде всего, благодаря тем же руководителям республики, между которыми в конце 1920-х «пробежала кошка». Мало кто из дагестанцев знает, что канал им. Октябрьской революции (КОР) был построен именно в начале 1920-х г. И такие объекты, как Гергебильская ГЭС, завод «Дагестанские огни» и множество других предприятий, построены именно в 20-е г. Нельзя забывать и об этой светлой стороне советско-большевистской «медали».

Начало Большого террора и дагестанская партократия

В 1931 г. Коркмасова перевели в Москву на должность первого заместителя Совета национальностей СССР. У него был еще целый ряд других обязанностей в Центре (масштабная была личность). Его заменил Керим Мамедбеков. В то же время обком партии ВКП(б) возглавил Н. Самурский, а ЦИК — М. Далгат. Дагестанский обком «замкнули» на Северо-Кавказский крайком ВКП(б). «Платформу 43» — яркий символ дагестанской политической «фронды» — уже некому было отстаивать. И Центр уже не тот (он стал круче в разговорах с республиками), и задачи сложные (коллективизация, раскулачивание, «чистки» в рядах партии), и сама элита растеряла былое единство.

Новая волна политических репрессий началась, как известно, после убийства Сергея Кирова. В связи с этим убийством в январе 1935 г. было принято закрытое письмо ЦК ВКП(б) «Уроки событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова». Все то, что до сих пор воспринималось как «досадная помеха» (внутри партии) на пути строительства нового общества, с этой поры воспринимается уже как потенциальная угроза, которую надо нейтрализовать. Закрытое письмо обсуждали по всей стране на партийных совещаниях, звучали общие требования «о повышении бдительности, очищении аппарата от чуждых элементов» и т.д. Но эффекта, которого ожидали в Центре, от этого письма не было. Затем последовало другое закрытое письмо ЦК «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока» (29 июля 1936). Тут не отвертишься призывами к бдительности, сверху требовали реальной зачистки.

В Дагестане все это приобрело специфические черты. Стали проверять личные дела и, разумеется, находили сторонников Троцкого и Зиновьева как в партии, так и на предприятиях вроде оборонного завода «Двигатель» (Дагдизель), построенного в 1932. Сначала последовали исключения из партии, затем — через некоторое время — и аресты.

На гуманитарном «фронте» (нового этапа борьбы с «врагами народа») были свои особенности. Еще в 1934-м в Дагестан был сослан бывший сослуживец Троцкого Лабори (Георгий) Лелевич, которого назначили завсектором НИИ национальной культуры при Совнаркоме ДАССР. Почти все (из малочисленной республиканской интеллигенции), кто был с ним близко знаком и/или приглашал его для чтения лекций, публиковал его статьи в «Дагправде», впоследствии были исключены из партии и/или арестованы.

Плохую «шутку» с дагестанской элитой сыграло и «чисто» кавказское гостеприимство, которое они проявили в отношение Михаила Томского (Ефремова) в период его пребывания в Дагестане на отдыхе в 1934 г. Томский, бывший профсоюзный лидер, зампредседателя ВСНХ СССР и кандидат в члены ЦК, к тому времени возглавлял Объединенное государственное издательство. И естественно, у дагестанской верхушки к нему были тогда и служебные дела. Но когда арестованные (в 1936 г.) Зиновьев и Каменев указали на Томского как на своего соратника (публикация в газете «Правда»), он, не дожидаясь ареста, застрелился. Многие, кто с ним близко имел дело и кто приглашал его «на отдых» в Дагестан, были арестованы.

Политический «маразм» и психоз в Дагестане постепенно крепчал. Теперь уже и партийно-советские низы жаждали крови. «Только ленивый не разоблачал «врагов народа», — пишет С. Сулейманов в своей работе, — и «троцкистко-зиновьевских бандитов»». Так, секретарь Махачкалинского горкома партии Н. Шмелев в письме, адресованном в Северо-Кавказское Бюро ВКП(б) и в Дагестанский обком партии, на 15 страницах сообщал о более чем полусотне «троцкистко-зиновьевских бандитов», выявленных в Махачкалинском железнодорожном узле» (см. «Книга памяти….»). От Шмелова не отставали и другие бдительные «стукачи», вроде инструктора обкома ВКП(б) А. Матросова и многих других.

Чтобы представить себе степень политического психоза, достаточно ознакомиться с некоторыми материалами, в частности, XIV областной партийной конференции (с 26 мая по 4 июня 1937 г.). Несмотря на то, что на февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП (б) звучали две темы — подготовка к выборам в Советы всех уровней в свете новой («сталинской») Конституции СССР и усиление борьбы с троцкистко-зиновьевским блоком и с двурушниками внутри партии — на конференции звучала только первая тема. В докладе первого секретаря обкома Самурского, который продолжался около 8 часов (??!) и в выступлениях более 70 человек (а записалось более 150) внимание обращалось только на разоблачение «врагов народа». Более того, самого Самурского и обком ВКП(б) целый ряд участников прений обвиняли в «нерешительности в борьбе с врагами народа». Мол, это не Дагобком, а Северо-Кавкасзкий крайком разоблачал их. В своем заключительном слове Самурский вынужден был оправдываться и приводить факты, доказывающие решительность обкома (см. Репрессии 30-х г. в Дагестане. 1996 г., стр. 226).

Совершенно гротескный, абсолютно безнравственный характер приняла эта разоблачительная кампания в целом ряде городов и сел Дагестана. Тот же С. Сулейманов пишет, как на закрытом партийном собрании села Урахи Сергокалинского района (6 декабря 1937 г.) было названо 14 человек, якобы преданных уже разоблаченным контрреволюционерам и продолжающих занимать ответственные должности. Среди них 8 человек из фамилии Далгат (??!). Собрание «просит убрать этих людей из нашего общества, чтобы они не мешали в проведении новых выборов………выкорчевать Далгатовых также в городах» (??!). Без комментариев.

Примерно то же самое происходило и в моем родном селе Карата Ахвахского района. Тут звучала фамилия «Халидов». Дело в том, что родные братья Бадрутин (мой дед) и Зубаир Халидовы занимали сравнительно высокие должности в республиканской иерархии. Зубаир был расстрелян по решению «тройки» и похоронен в «братской» могиле по дороге в Каспийск. Им обоим напомнили «чуждое» социальное происхождение.

Я привел только несколько характерных фактов — свидетельств настоящего политического помешательства. «Злой волей» сельских собраний, участников областных партийных конференций или волей самого Самурского все это не объяснить. Тут другое, и об этом мы поговорим в следующем материале.

Продолжение следует

P.S.

Уважаемые читатели, если у вас есть интересные исторические материалы, экспертные оценки или предложения по этим темам, присылайте их нам.

полную версию по ссылке https://ndelo.ru/novosti/k-100-letiyu-avtonomii-i-respublikanskoj-formy-pravleniya-v-dagestane