Рваные раны и чрезмерная любовь

 Шамиль Алиев — о Расуле Гамзатове: поэте, земляке и друге

Весь 2023 год в Дагестане пройдет под именем Расула Гамзатова. Республика отмечает 100-летие Народного поэта. Генеральный конструктор систем автоматизированного проектирования особого конструкторского бюро завода «Дагдизель», профессор прикладной математики, академик Шамиль Алиев встретился со школьниками, которым рассказал о жизни и творчестве друга. Дети декламировали стихи поэта на разных языках и задавали вопросы ученому, интересные и порой неожиданные. Например, посвящал ли Расул Гамзатов стихи своей коллеге Фазу Алиевой.

«Новое дело» тоже встретилось с Шамилем Алиевым и поговорило с ним о легендарном поэте. Хотя изначально мы планировали поговорить с разработчиком ракетного оружия и космических технологий о науке и ее внедрении в народное хозяйство.

 

«Я помню, как все говорили: «Гамзат пришел к нам!»»

— В этом мире все пропорционально. Пропорция есть во всем: в науке, в музыке, литературе и даже в личном общении. Пропорции — это гармония, совместимость, это когда явное и тайное комплементарны друг другу. У меня взгляд на творчество и на дружбу во многом определяется степенью пропорциональности.

Эту пропорцию я искал и находил в творчестве Гамзата Цадасы и Расула Гамзатова. Я готовил одну небольшую брошюру, которая называлась «Алгебра Гамзатова», и когда я ему рассказывал об этом, о единицах измерения поэтических слов и о том, как академик Церетели нашел пропорции в поэме Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» — шестнадцатеричные коды, его лицо в это время светилось яркой поэтической реакцией замечания. Он говорил мне: «На первом курсе у нас было тридцать поэтов, на третьем курсе была половина критиков, на последнем курсе были один-два поэта, остальные все критики» (смеется).

Теорией поэзии Расул Гамзатович не занимался, но я рассказывал ему о пропорциях в его стихах и в стихах его отца — Гамзата Цадасы. На что он мне сказал: «Ты знаешь, Шамиль, у нас в роду среди особых приоритетов математики не было». Я воскликнул: «Как?! У отца вашего был очень острый ум, выраженный математически». На его просьбу привести пример я привел.

Это сейчас в горы за два часа можно доехать, а тогда сутки ехали, ночевать где-то останавливались. Был такой дом, который специально для этого строили, — «Горцы», это должна была быть гостиница, но по итогу вышло помещение с двумя-тремя поломанными кроватями. Гамзату показали его, и у него есть строки, в которых он «восхищается» этой гостиницей. Расул Гамзатович спрашивает: «А где здесь математика?» И я объясняю: ваш папа зашел, видит, что там столько-то кроватей (икс), потом он мысленно туда кладет еще восемь и три раза считает, сколько кроватей было.

«Гьеннир жанир ругел краватазул кутак бицун хадуб божиларо мун, микьго чиярги лъун лъабцIул рикIкIани лъеберабго гIола гIин тIаме дуцца».

Как мне кажется, ему это тоже было интересно, иначе наши встречи он не назвал бы литературными четвергами. Первый раз, когда он сделал такое объявление, я пришел, думая, что будет навалом людей, но кроме нас двоих не было никого. Я спрашиваю: «Другие еще не подошли?», а он отвечает: «Больше никого не будет. Только два человека». Эти «литературные четверги» просуществовали долго. Наверное, так было и с другими.

Кстати, у него были произведения посвященные Фазу Алиевой- «Фазул куч1дулг1адин кенч1олел ц1ваби»

 

Гаджимурад Сагитов: — Вы лично знакомы были с его отцом, помните его?

— Я два-три раза его видел. Мне было лет 6–8, когда он из Цада приходил в Тануси. Он часто бывал у нас в селе, там у него были друзья. И я помню, как все говорили: «Гамзат пришел к нам!» Он был в каракулевой папахе, с ремнем на поясе… Нас, детей, близко не подпускали. Мы сидели где-нибудь на крыше и смотрели. Потом мне папа рассказывал, что Гамзат читал стихи о том, как ему не повезло.

— В чем?

— Два села подрались — Цада и еще соседний аул. Драку начали чабаны. Гамзат, как человек серьезный и рассудительный, призывал всех остановиться и разобраться, в чем дело. Но никто не успокаивался, и ему ничего не оставалось, как пойти на место драки и попытаться хоть немного их успокоить. К этому времени кто-то сообщил в милицию. Когда милиционеры пришли, все разбежались — остался один Гамзат, которого забрали в КПЗ, и он три месяца просидел в районной тюрьме (смеется). У него об этом стихи тоже есть. Отец рассказывал, что люди были возмущены, но Гамзат не стал оспаривать это. Что он сделал? Там были два зачинщика. Одного звали Худайнат, другого — Хвацаали. Гамзат написал (смысл): «Я до такой степени невезучий, что из трех месяцев два были по тридцать один день» (смеется).

Он в горах был невероятно популярен. В сто раз популярней, чем Расул. Но каждый, кто знал Гамзата Цадасу, знал и его стихи. А у Расула Гамзатовича чуть ли не прямо противоположная ситуация — его весь мир знает, но недостаточно вдумчиво изучает его творчество. Он сам говорил, что известность отца предпочел бы своей популярности.

 

Контрамарки из театра и университет любви

Бэла Боярова: — Талантливых дагестанских поэтов было много, но почему, как вы думаете, культовым стал именно Расул Гамзатов?

— Я думаю, что взрыв его известности еще будет не раз и не два. На небе много звезд, но Полярная — одна. Она стала полярной, потому что обратила на себя внимание не одного-двух человек, а всего мира. Через 2700 лет будет другая. Это абсолютно гениальная фигура, он никогда не гнался за популярностью.

Он мне иногда рассказывал какие-то вещи и говорил: «Расскажи, когда меня не будет». Расскажу одну из таких историй. Расул Гамзатович спросил у отца: «Папа, как ты хочешь, чтобы я в Литературном институте вел себя?» Отец ответил: «Прежде всего, выучи, пожалуйста, язык. Но поскольку ты, как все молодые люди, можешь не сделать все так, как я прошу, высылай мне контрамарку, когда идешь в театр, а я тебе буду отправлять деньги, умноженные на два».

Б.Б.: — Как известно, он был особенным почитателем женской красоты…

— Когда я у него спросил, какая у него мечта, он шутил, что у него мечта открыть университет любви, где все должности от ректора и проректора до заведующего кафедрой и вахтера занимал бы он сам, и там учились бы все девушки и женщины, которыми он восхищался. Он хотел, чтобы в ООН был издан «закон»: кто не восхищается женщинами, тот не вполне здоров.

Он понимал любовь и так, как все, и очень возвышенно. Он считал ее лекарством от всех болезней, но вместе с тем был уверен, что чрезмерная любовь должна быть только в поэзии — чрезмерная любовь, как и чрезмерная вражда, одинаково неприемлемы для социума. Любовь абсолютная, возвышенная до небес, — это любовь уже в каком-то другом понимании. Многие вещи он понимал в высочайших формах абстракции. Вот этот университет и был высшей абстракцией любви. Это такой источник, которым никогда не напиться, это костер, который никогда не угаснет, это полет, который никогда не прервется.

Популярность Расула Гамзатовича является настолько естественной. Сколько людей вспоминали или все еще могут сказать, что были у него дома, пили чай… У него было невероятное внутреннее ядро и совершенное внешнее проявление. Я даже всматривался иногда в его походку. Никогда в жизни он не ходил никуда учиться танцевать, но он классно танцевал. Потому что он говорил не языком, а всем телом.

 

«Гамзат Цадаса был мудрец, а Расул Гамзатов — философом»

Г.С.: — Я спросил вас о Гамзате Цадасе, потому что сегодня мало осталось тех, кто видел его, при этом понимая масштаб его личности. Вы сказали, что он был очень уважаем. Кем он был для хунзахцев, горцев, для его современников?

 

— Это был мудрец, поэт, мыслитель. Что бы ни случилось, шли к нему. Но у меня не только детские воспоминания связаны с ним. Я один из тех, кто не только миллион раз полностью прочитал все его творчество, но и прорабатывал, перекручивал, пытался что-то менять. Чтобы знать Гамзата Цадасу или Расула Гамзатова, мало было с ними чай пить или сидеть вместе на пленумах. Знать этих великанов можно только зная их творчество.

 

Г.С.: — Эпоха Гамзата Цадасы была другой, нежели эпоха Расула Гамзатова. Что восхвалял и критиковал Гамзат Цадаса? Какие отличия вы видите в творчестве сына и отца?

— Я анализировал в меру своих сил и возможностей. В творчестве отца и сына просматривается полнота взгляда, глубина, широкий охват… Самыми непревзойденными в творчестве Гамзата являются «Уроки жизни». Ни один куплет оттуда невозможно выбросить и сегодня. Не все взрослые люди тогда умели читать, и я часто этим старикам взахлеб читал стихи Гамзата, пока меня не выгонят (смеется). Он в основном писал сатирические стихи, любовные почти не писал. Он был сатирик, он воевал со злом, был критичен.

В районе была одна забегаловка — столовая Ашбаз-хаджи. Когда люди начали на нее жаловаться, стихотворение Гамзата Цадасы, посвященное Ашбазу, потрясло весь район. Он писал в сатирической форме, не обижая сильно тех, о ком писал. Он настолько был в одном котле с народом, что знал абсолютно все, все людские проблемы. Но Гамзат Цадаса не был философом феноменального масштаба, как Расул Гамзатов. Он переживал и за Индию, и за Китай, и за арабов, он переживал за Дагестан. Он говорил: «Я иногда думаю: было бы хорошо, если бы меня называли сторожевым псом Дагестана». Он без памяти был влюблен в Дагестан.

Что самое удивительное — у Расула почти не было черновиков. Стихи он писал так, будто у него телеграф с небес, будто в него кто-то внедрялся и подсказывал. Он дышал поэзией. А почерк у него был… Я вообще никогда не видел такой красивый почерк! Каллиграфический.

В наши «Литературные четверги» он читал мне из своей тетради, и я обращал внимание, как мало там было зачеркнуто.

Выступая на свое 60-летие в Колонном зале в Москве, он начал говорить по-аварски, а потом сказал: «Извините, но если бы я говорил по-русски, было бы так же понятно» (смеется). На русском он делал много ошибок, мог говорить в одном роде, в одном числе, не очень согласованно, но даже в этом он оказывался настолько пропорционален, насколько не мог бы ни один артист.

 

Г.С.: — Он был и самокритичен, и мог посмеяться над собой…

— На мероприятии его хвалили и в конце обратились к нему: «Расул Гамзатович, заключительные слова», а он говорит: «Хорошо, что на этом закончилось. Если представить себе вечер, где обсуждаются мои недостатки, пришлось бы месяц здесь сидеть» (смеется).

Его творчество недостаточно раскрыто. Попытки и большие успехи в изучении творчества Расула Гамзатова принадлежат профессору Сиражутдину Хайбуллаеву (дагестанский фольклорист и литературовед — «НД»). Он, пожалуй, чуть ли не единственный исследователь его творчества, который знал и Расула Гамзатова, и Гамзата Цадасу.

Чтобы хорошо его знать, нужно было смотреть на него не прямо, а в щелочку. Я думаю, он человек глобального масштаба. Он был обаятельный, он даже улыбался всегда естественно, искренне. У него все было естественно.

 

«Он влюблял в себя фантастически»

Г.С.: — Наверное, поэтому у него было и столько завистников, ведь чуть ли не легенды ходят о том, как часто на него писали доносы и кляузы в Москву.

— Хотя завистники гениального человека выглядят смешно, они всегда есть и будут. Расул Гамзатович в стихах и в жизни часто повторял: «Я прощаю всех, кто был обижен мною, простите, пожалуйста, и меня». Это был крик его души, поэтическая сирена. Он влюблял в себя фантастически. Стоило человеку полчаса с ним поговорить — и этот человек оказывался у него в сетях.

У меня есть теория ран, о которой я рассказал Расулу Гамзатовичу. На вопрос: «Как дела?» я уже лет тридцать пять отвечаю: «Жду новых ран». У меня есть картотека ран. Я размышлял, что делают со мной раны, и потом понял: раны даются с летательным полигоном для тебя, чтобы ты дотянулся до человека. Расул Гамзатович спросил меня: «А каких ран ты боишься?», я ответил: «Рваных ран». Я считаю, что все заслуживают ран, но рваных ран не заслуживает никто.

 

Г.С.: — Кто наносил раны Расулу Гамзатову, вы знаете?

— Знаю, но не скажу. Он прощал их и хотел, чтобы и его прощали. Так он мечтал.

 

Г.С.: — Как он воспринимал эти удары в спину?

— Он, как великий человек, переживал это острее, чем обычные люди, воспринимал как сумасшедшие удары, но, как великий человек, быстро приходил в себя. Мы как-то обсуждали это, он даже показывал мне эти доносы. Думали даже напечатать. Он преодолевал все это с великой скорбью и с великой страстью к жизни, поэтому он и уцелел. Ему, как любому гению, было плохо, и ему, как любому гению, было невероятно классно. Жизнь в нем бурлила с такой страстью, с такой радиоактивностью и свечением, что неприятности, которые у него бывали, отходили на второй, третий, десятый план. Они его не преследовали. Но он переживал.

 

— Есть люди, считающие, что за одну жизнь человек не мог столько написать, сколько написал Расул Гамзатов. Когда он успевал?

 

— Да, у него постоянно бывали люди, его постоянно тревожили чиновники: заседания, встречи, поездки… Как-то я спросил его: «А когда вы, Расул Гамзатович, отдыхаете?» Он с грустными глазами ответил: «Когда мои друзья и люди спят». И тогда я спросил, хотел ли бы он, чтобы к нему никто не заходил, никто не мешал, он сказал: «Мой отец считал людей своими книгами, и я всегда в восторге от людей независимо от ранга, иногда зависимо» (смеется).

 

Г.С.: — Какое из его стихотворений было для него самым ценным?

— Самым ценным стихотворением он считал то, которое еще не написал, но очень хочет написать.

Здесь была вертушка. Я набирал ему по вертушке и никогда не говорил ему: «Расул Гамзатович, как дела, как здоровье?» У меня первое предложение было такое: «Чан жо ха букIунеб хирияв дир вацц, данде цабиги къан, къулчIчIизе кколеб» («Сколько же в жизни бывает, дорогой мой брат, такого, что скрипя зубами приходится проглатывать/терпеть». — «НД»). Это был лозунг такой, лейтмотив. И он мне говорил: «Слушай, больше никогда мне другие слова не говори».

 

Г.С.: — Вы сейчас, когда снимали трубку, жестом показывали, как звонили Расулу Гамзатовичу, и я увидел эмоции у вас. Мне даже показалось, что вы немного ушли в себя в этот момент.

 

Б.Б.: — Бывает желание снять трубку, позвонить ему?

— Трубку снять — уже нет, но, когда прогуливаюсь, часто веду диалог с ним и со своим отцом. Это люди, которые на меня влияли. Они продолжают на меня влиять. В моей жизни он занимает очень много места.  Если я в ком-нибудь находил элементы своих пропорциональных взглядов, я становился и становлюсь собственностью этого человека.

Расул Гамзатович очень хотел, чтобы мы вместе с ним взяли интервью у моего отца. Говорил, что не успел насладиться языком своего отца, и когда разговаривал мой отец, признавался, что в нем начинало твориться что-то невероятное. У нас была такая мечта. Но папа постоянно отказывался, говорил: «Кто я такой, чтобы Расул Гамзатов брал у меня интервью?!» У меня есть мечта сделать такое интервью — разговор, который должен был состояться.

О дружбе, юморе и любимом родственнике поэта

— Дружба — это родство душ. С чего началась ваша дружба с Расулом Гамзатовым? Как вы почувствовали, что это ваш человек, когда произошло это сближение, вы помните?

— Он мне говорил, что я у него читатель номер один. Это он меня обозвал «народным академиком» (смеется). Да, конечно, я помню. Был объявлен конкурс среди «непоэтов» к 100-летию со дня рождения Гамзата Цадасы. Я написал длинное стихотворение и подписал не своим именем. Под град аплодисментов его признали лучшим. Тогда Расул Гамзатович спрашивает меня: «Кто это, ты знаешь?» Я отвечаю: «Какая разница? Зачем он вам нужен?» Он говорит: «У меня такое впечатление, что он хорошо знал моего отца. Слушай, найди этого человека». Я отнекивался, ну как его найти, говорю? Он дергал меня, а я ни за что не признавался. Потом он говорит: «Ну неужели я о многом прошу?» Мне стало неудобно, и когда он в очередной раз спросил, нашел ли я этого человека, я сказал, что да. И на его вопрос: «Кто это?», ответил, что я. Он сначала не поверил, был вне себя, возмутился, но потом я ему начал читать это. Первый куплет был такой:

Унго лъида кIвараб мун хвараб къоялъ, къазаралъул алхIам дуе цIцIализе

О гьаб гIумруялъул ахираталъулгун гьоркьоб, хван букIунеб гIасияб тарих

Кто же в день твоей смерти смог прочитать заупокойную молитву?

Сколько же в жизни, до ее конца, страниц жестокой истории…

 

Я был хорошо знаком и дружил с дочерью Гамзата Цадасы — Патимат, сестрой Расула Гамзатовича. Ее сын был мой свояк. Она умирала от счастья, когда я приходил (смеется). Каждый раз, когда у меня был поэтический настрой и ностальгия, я шел к ней.Даже ее семья начинала паниковать, когда меня долго не было. Ее любимой темой для разговоров был ее папа, конечно. Она рассказывала, что отец все время брал ее на руки, хотя в то время в горах папочки с дочерями не часто прогуливались.

 

Б.Б.: — Вы рассказали о своей дружбе с сестрой Расула Гамзатова. С кем еще из семьи поэта вы были близки?

— Когда я приходил к нему домой, мы часто уединялись.

У меня очень хорошие, добрые отношения с его зятем — Хизри Амирхановым (известный советский и российский археолог, доктор исторических наук, профессор, академик РАН — «НД»). Он выдающийся ученый, но и не менее выдающийся человек, невероятно культурный, достойный, у которого есть потребность делать людям добро. Я ко всем родным Расула Гамзатовича хорошо отношусь, но Хизри Амирханович — избранный. Это человек, который открывается тому, у кого он может заподозрить ключ интеллекта и добра. 

Б.Б.: — Не могу не спросить про искрометный юмор Расула Гамзатова. Многие, кто был знаком с ним, дружил, вспоминают какие-то смешные диалоги с ним. В этом интервью вы тоже вспомнили немало, но, может, есть у вас какие-то любимые гамзатовские шутки?

— Когда я спросил его, читает ли он мои интервью, он ответил: «Когда больше нечего читать, то да» (смеется). Его юмор не был заранее продуманным намерением сострить по тому или иному поводу. Так непроизвольно получалось. Я ему как-то сказал: «Вы любите ходить к чиновникам. Зачем вы это делаете?», а он отвечает: «Иду туда и молю господа, чтобы не нашел этого чиновника». «А зачем тогда туда идти?», — спрашиваю. Он говорит: «Там в приемной секретарша красивая. Когда я прихожу, она чай наливает, и я разговариваю с ней» . Он говорил, что хотел бы издать указ, чтобы в приемных сидели мужчины, а в кабинетах — женщины (смеется).

Расул Гамзатович в любой ситуации находил что-то сатирическое. Однажды он спросил меня: «Как ты думаешь, если некоторых чиновников и их водителей поменять местами, хуже станет?». Я отвечаю: «Хуже не станет, лучше станет». Он сказал: «Меня устраивает этот ответ».

Юмор был в его природе. Он специально ничего не придумывал.

 

P.S.

Во время встречи с детьми одна из школьниц прочитала «Журавли» на родном для поэта языке.
Выждав небольшую паузу, Шамиль Гимбатович попросил повторить последний куплет.
 

Къо щвела борхатаб хъахIилаб зодихъ

ХъахIаб къункъра лъугьун дунги паркъела.

Гьелъул гьаркьидалъул ракьалда тарал

Киналго нуж, вацал, дица ахIила.
 

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

 

Гаджимурад Сагитов, Бэла Боярова