История Дагестана

Патимат Тахнаева

Мы продолжаем серию публикаций об истории Дагестана и о дагестанцах, вошедших в историю.

Начало читайте здесь - Гуниб, август 1859-го: мир, перемирие или плен?  1 Часть        https://www.ndelo.ru/takhnaeva/gunib-avgust-1859-go-mir-peremirie-ili-plen-1-chast

Гуниб, август 1859-го: мир, перемирие или плен?(окончание)

С началом штурма Гуниба русскими войсками, неожиданно короткого и успешного (он был начат на рассвете 25 августа, а к 9 утра селение Гуниб окружили войска), завершился второй этап переговоров: 22-го с Гуниба был получен окончательный отрицательный ответ имама на предложенные условия; 23-го в ставке Барятинского было принято решение о штурме Гуниба; 24-го войска приготовились к штурму; 25-го утром войска уже поднялись на Гуниб, окружив селение.

После полудня на Гуниб поднялся сам главнокомандующий, и к осажденным в селение был отправлен парламентер от его имени с требованием, «чтобы имам Шамиль немедленно сдался, иначе аул будет подвергнут атаке». Угроза предстоящего штурма немало беспокоила тех, кто находился в ауле. Они очень боялись, что повторится история Ахульго, когда после его падения было захвачено и уведено «в плен» до 800 человек гражданского населения, в основном чиркатинцев и ашильтинцев, как «пособников» бунтовщиков. Их участь была печальна и хорошо известна горцам. Магома Дженгутаевский, парламентер князя Барятинского, когда 20 августа принес его письмо с условиями мирного соглашения на Гуниб, на упреки мюридов, как он, «ученый мусульманин», посмел приехать к ним с таким письмом, ответил, обращаясь к имаму: «Вспомни Ахульго; вспомни, сколько мусульманских семейств погибло в его стенах и сколько их скитаются теперь, рассеянные по России, а многие исповедуют уже христианскую веру. Помни: та же участь грозит и тебе со всеми верными и храбрейшими твоими слугами».

Занковский И. Н. «Дорога на Верхний Гуниб» (1860-80е)

Между тем имам из селения Гуниб не отвечал. Милютин писал: «Так проходит более двух часов; князь Барятинский начинает терять терпение; …Необходимо было так или иначе порешить дело до заката солнца». Имам Шамиль отправляет Юнуса к Барятинскому. Адъютант князя, присутствовавший на переговорах, писал: «Шамиль присылает своего приближенного Януса, чтобы удостовериться, здесь ли сам главнокомандующий, и вступить в переговоры. Ему велено передать, чтобы он тотчас сам явился, что его жизнь, семейство и имущество обеспечены и что других условий нет. … Проходит 1 ч. Шамиль не выходит». Встречу Юнуса с князем Барятинским и их короткий разговор, ключевую фразу «никаких условий, безусловная сдача», позже засвидетельствовали в своих воспоминаниях офицеры свиты, в том числе начальник штаба Д. А. Милютин. Однако у некоторых моих оппонентов к этим источникам нет доверия. Сошлемся на дневник художника Теодора Горшельта, который присутствовал там и писал о Юнусе: «Шамиль, объявил он, прислал его убедиться, действительно ли здесь находится сам сардар (наместник). И какие у него будут условия? Князь велел ему сказать, что об условиях не может быть и речи. Но если Шамиль явится немедля, то он дарит жизнь ему и его семье».

Вернувшись к имаму, Юнус, как передает зять имама Абдурахман Газикумухский, «принес известие о том, что русские хотят, чтобы имам прибыл к главнокомандующему для устных переговоров с ним и чтобы он сообщил ему о своем положении и пожеланиях и, (в свою очередь), узнал о положении дел (у русских). Все одобрили эти слова, кроме имама». Согласитесь, ответ, который принес Юнус, выглядел, по меньшей мере, странно: имама просят, чтобы он прибыл из плотно окруженного аула к главнокомандующему для того, чтобы имам «сообщил ему о своем положении»? И далее совершенно уже непонятное: «узнал о положении дел у русских»? Что бы это ни значило, Абдурахман пишет, что имам Шамиль категорически «не хотел договариваться с главнокомандующим о чем-либо». 25 августа в гунибской мечети имам, верный своей клятве, заткнув полы за пояс, с шашкой в руках, готовился принять последний бой.

По Абдурахману, когда мюриды убедились в том, что имам не хочет ничего слышать о мирных переговорах, «стали настойчиво обращаться к сыну имама Газимухаммаду, прося уговорить отца прислушаться к их совету». Газимухаммад обращается тогда к отцу с предложением — какой может быть «вред, если послать двух человек к наместнику, чтобы узнать его намерения?». Газимухаммад пытается аргументировать свое предложение: «Если мы будем сражаться с русскими и погибнем все здесь, то мы не заслужим воздаяния Всевышнего Аллаха, так как наши женщины разбегутся (букв.: рассеются) в разные стороны, как это случилось при сражении на Ахульго». По Абдурахману, имам Шамиль был вынужден «уступить настойчивым просьбам его асхабов и особенно тех, кто просил через его любимого сына направиться к главнокомандующему». Ведь Юнус, вернувшись от князя Барятинского, сообщил имаму, что «сардар приглашает его на переговоры». И имам выходит из Гуниба.

Плен

Имам идет на продолжение переговоров, которые он сам решительно прервал 22 августа. Решение имама выйти к Барятинскому на переговоры было принято через час после того, как Юнус встретился с главнокомандующим и вернулся. Имам отправился к князю в сопровождении мюридов, до пятидесяти человек, которые были готовы, как передавал аль-Карахи, при попытке их разоружить начать газават. Как известно, идущие «сдаваться в плен» не сопротивляются при разоружении. Уверена, в тот день на Гунибе события могли разворачиваться иначе, если бы Юнус передал имаму слова наместника, что его ждет плен, а не продолжение прерванных переговоров. Несомненно, имам Шамиль не вышел бы из селения и погиб при его штурме шахидом. Но его обманули (намеренно или так вышло), и в результате произошло пленение, как это бывает в таких случаях, «ограничение свободы лица, принимавшего участие в военных (боевых) действиях». По определению.

По воспоминаниям очевидцев, князь Барятинский встретил имама Шамиля словами: «Шамиль, ты не принял условий, которые я тебе предлагал, и не захотел приехать ко мне в лагерь; теперь я приехал за тобой. Ты сам захотел предоставить войне решить дело, и она решила его в нашу пользу. Теперь о тех условиях уже и речи нет; ты должен ехать в Петербург и там ожидать решения своей участи от милосердия Государя Императора. За одно тебе ручаюсь, это за личную безопасность твою и твоего семейства». Имам Шамиль отказывался верить в то, что банально оказался в плену и, по воспоминаниям адъютанта князя, продолжал говорить о цели своего визита: «Он заговорил о Турции и об обещании его туда отпустить». Но слышал в ответ: «Я тебя звал к себе, — сказал ему князь Барятинский, — и предлагал тебе условия. Ты не поверил, теперь я пришел к тебе, и условий быть не может…» Те же современники писали, в том числе Т. Горшельт, что имам был крайне удивлен, услышав о том, что он пленен.

Мед, которого не было

Один из адъютантов князя Барятинского, А. Зиссерман, уже в первых числах сентября 1859 г. опубликовал в газете «Кавказъ» свой рассказ об этой исторической встрече: «Волнение Шамиля было так велико, что не сказал в ответ ничего особенно замечательного, … что «как мед, если его часто есть, надоедает, так и все на свете надоедает, так и ему уже надоели 30 лет войны, и что он рад покончить все и жить теперь мирно». Эта фраза про мед, который приелся имаму за три десятка лет, с тех пор и по настоящее время кочует из книги в книгу. Как выяснилось, в действительности ни о каком «надоевшем меде» имам Шамиль ни тогда, ни потом не говорил. Участник тех событий, Д. И. Святополк-Мирский передавал другое: «На приветствие главнокомандующего и упрек, что он так долго медлил сдаваться, Шамиль отвечал грубо, сказав, что кто раз вступил в гов-о, тот остерегается, — намек на случаи, когда он считал себя нами обманутым. Фраза эта, кажется, была смягчена переводчиком». По всей видимости, эта фраза, «смягченная переводчиком», не позволила остальным очевидцам встречи передать ее в своих воспоминаниях, ссылаясь на плохую слышимость, а корнету графу Орлову-Давыдову осторожно отозваться о содержании того разговора как «иногда дерзком со стороны Шамиля».

«С условием возвращения обратно»

Газимухаммад, сын имама, не сомневался в том, что по окончании переговоров с главнокомандующим отец вернется обратно в аул. По Абдурахману, узнав «неприятное известие» о неожиданном задержании отца, «Газимухаммад собрался было нарушить перемирие, которое было заключено». Очевидно, что для Газимухаммада выход отца из аула был отправлением на переговоры, на время которых соблюдалось перемирие. Его гневный порыв остановил Ибрагим, сын его дяди Батырхана, словами: «Не разжигай огня раздора, который был погашен полностью с большим трудом. Не навлекай неприятностей на своего отца и на оставшихся из своей семьи». По всей видимости, Ибрагим сам был удивлен не менее других, он так же считал, что «прибытие имама к главнокомандующему было, прежде всего, следствием многочисленных и настойчивых просьб как внутри селения, так и за его пределами», и, самое главное, имам вышел из селения «с условием возвращения его обратно после того, как имам встретится с главнокомандующим». По словам Ибрагима (которые передает Абдурахман), имам отправился на переговоры «с условием возвращения обратно». Не в плен. Но он случился.