Известная художница рассказала «НД», зачем она вернулась в Дагестан, почему ей интересен мир мужчин и что она хочет изменить своими работами.

Искусство и обыватель
— Ты выставлялась в европейских столицах, на площадках, о которых многие художники даже и не мечтают. Но почему ты решила именно в Махачкале сделать такую большую выставку? Ты ведь знаешь, что тут на выставки ходит горстка людей, причем одних и тех же.
— Я не хочу, чтобы меня воспринимали как экспортного художника. Меня зовут на бьеннале в Шарджу, в Ливерпуль и другие города, потому что я работаю с темами о Дагестане. А здесь, дома, у меня не было большого хорошего проекта, а мне хотелось показать то, о чем я говорю. Понимаю, что тут зритель менее заинтересованный. Вот я смотрю на посещаемость своей выставки — 15 человек в день. Мы сделали проект, который даже формально, по тому как работы выставлены, не хуже выставок, в которых я участвовала за рубежом: вход бесплатный, работают специально нанятые смотрительницы, которым можно задавать вопросы об экспонатах. И немного обидно, что мы с куратором Алексеем Масляевым год работали над этой выставкой, что благотворительный фонд «Пери» вложил немалые деньги, а люди не ходят. Поэтому я иду по школам, по университетам и пытаюсь людей на выставку привести. Например, моя знакомая Катя Дидковская в один день привела 80 студентов. Кроме того, что они час слушали нашу экскурсию, так потом почти столько же задавали мне и куратору вопросы, благодарили за выставку. Видно было, что им интересно. То есть, получается, что самое сложное — это мотивировать людей сделать первый шаг, то есть прийти на выставку.
— Слышал, что ты хочешь организовать в Махачкале школу искусств. Это пока планы или уже есть какой-то проект?
— Это план, который начинает реализовываться. Я вижу в Дагестане много молодых талантливых ребят, которым не преподается история искусства ХХ века так, как должна преподаваться. И это не только дагестанская ситуация, а общероссийская. И мне очень хотелось сделать нечто такое, чтобы вывести местную художественную жизнь на принципиально другой уровень. Я хочу, чтобы наши молодые художники стали конкурентноспособными, могли интегрироваться в общероссийский и западный контекст. Я проговорила эту идею фонду «Пери», она их заинтересовала. Планирую запустить эту школу либо с начала следующего года, либо с осени. Это будут три-четыре занятия в неделю. Ограничений по возрасту для участников нет. Я хочу пригласить ряд российских и зарубежных художников, теоретиков и критиков, которые будут читать лекции и давать мастер-классы. В школу будет отбор — 20 участников. Критерии отбора: качество художественных работ, понимание, что такое современное искусство. Я хочу взять ребят, которые действительно горят, которые хотят заниматься.
— Ну, отучатся в этой школе художники, скажем, узнают, что такое современное искусство, создадут какие-то работы. А как отличить простому обывателю хорошее искусство от плохого? Вообще, насколько важно, чтобы за спиной художника были какие-то школы, образование?
— Для меня лично это не имеет значения, и, думаю, в современном искусстве неважно такое понятие, как навык. Его уже не существует. Навык — уже вторичное, а первичное — идея. Насчет того, как различить дилетантов и, скажем так, профессиональных художников, задам встречный вопрос: а надо ли их отличать? Если тебя работа трогает, заставляет задуматься — то это важно. А не то, есть у человека художественное образование или нет.
— Продолжая тему обывателя и искусства. На открытие твоей выставки пришли нетипичные для подобных мероприятий люди. Эту публику, скорее, ожидаешь увидеть на концерте дагестанской попсы, но никак не в музеях или галереях. Понятно, что они пришли на твою выставку из-за родственных связей. Они же волей-неволей смотрели твои работы. Как ты думаешь, что-то запало им в душу?
— Мне кажется, да, запало. Если судить по тому, что подслушали, услышали мои друзья и знакомые, то был достаточно таки живой интерес к работам. Были, конечно, и негативные комментарии. Например, мой товарищ, фотограф Никита Шохов, стоял у входа в зал Союза художников и снимал стоявших там двух женщин, которые зазывали на выставку. Кричали: «Выставка! Выставка!». Я их наняла специально, обычно они ходят по дворам, продавая рыбу, с криками: «Рыба! Рыба!». Так вот, выходила из зала какая-то женщина, которая не могла скрыть недовольство. «Не выставка, а кошмар какой-то!» — воскликнула она. Да ради бога! Насильно мил не будешь. Но когда происходит какая-либо критика, конечно, хочется, чтобы она была обоснованной. А критика, которая, к примеру, встречается в дагестанском интернете, — это троллинг и часто безосновательное обливание человека грязью.
— Твоя выставка, как говорится в аннотации, попытка проанализировать процессы, происходящие в республике. Какие именно процессы подверглись критике?
— Каждая работа затрагивает какое-то явление, проблему. Например, работа про свадьбы «Пространство торжества». Меня волновало, почему так много европейских свадебных традиций осели в Дагестане. Я сделала безумный костюм человека-юбки, где свадебная юбка идет от горла, то есть утрировала местно понятие «чем пышнее платье — тем прекраснее невеста».
Возьмем еще, к примеру, работу «Быстрые и неистовые», где я обклеила старыми шубами «Лексус» и каталась на нем по городу, ездила на местные гонки. Вот эти гонки, которые проходят в Махачкале, — это ведь та же самая джигитовка. Просто сейчас у тебя железный конь. Вот когда кто-то джигитует, он то под коня пролезет, то на дыбы его поставит. А финты на машине на виражах? Это ведь тоже своеобразная джигитовка. А моя меховая машина — это своего рода сатира на ублажение своего сегодняшнего коня. Просто я пытаюсь задать вопрос: до какого безумия можно довести сегодня тюнинг в Дагестане? Что будет после машины в стразаах Сваровски? Поняли ли сатиру? Это уже другой вопрос. Где-то эта работа не считалась, да. Но я надеюсь, что какой-то процент людей, которые видели саму меховую машину или же работу, все-таки посыл поняли. Но, конечно, кто-то, когда мы снимали эту меховую машину на авторынке, воспринял это как реальный тюнинг.
А вообще, вся выставка «История требует продолжения» (благодаря идее замечательного куратора Алексея Масляева, директора образовательного отдела Московского музея современного искусства) о том, какие традиции мы с собой берем в будущее, а какие оставляем за спиной.

Художник и сила искусства
— Насчет посылов. Ты не боишься, что твои проекты могут воспринять как пропаганду? Например, работа «Рехъен», в которой юноша, спрятавшись под шубой Тимуг, подходит к отаре овец, хочет, чтобы они приняли его за своего. Тут, на мой взгляд, посыл в том, что человек должен принять правила общества, подавить себя, чтобы это самое общество его приняло.
— Ты говоришь, что это пропаганда типа «надо быть как все». Но другой воспримет это как то, что мы пытаемся быть как все. То есть, мне кажется, что главный вопрос этой работы заключается в том, на что мы готовы пойти, чтобы быть принятыми социумом. Готовы ли мы опуститься на четвереньки и ползать под этой шубой, чтобы стать своими. Я, например, не буду носить каблуки, не буду краситься каждый день, не буду делать операцию на нос, чтобы люди воспринимали меня определенным образом. У каждого человека свой лимит.
— На твой взгляд, художник в работах должен констатировать окружающее или менять, что ему не нравится?
— А мне кажется, что как раз запечатлев какой-то процесс, который общество еще не осознает, можно изменить этот процесс. Когда общество смотрит на себя со стороны, тогда и можно что-то изменить. Но вообще, мне кажется, что искусство имеет великий потенциал к перемене, к открыванию людям глаза на то, что вокруг происходит, на то, что с ними самими происходит. Я абсолютно искреннее верю в эту силу искусства.
— А что ты хочешь изменить своими работами?
— Ну, если вот так рассуждать, то я должна сейчас просто брать флаг и заниматься пропагандой. Вообще, что такое культура? Зачем нужна она? Зачем нужно искусство? Моя последняя работа «Путь объекта» — три марионетки, сделанные из копий экспонатов из Дагестанского музея изобразительных искусств: кубачинский свадебный браслет, картина Васнецова «Гамаюн — птица вещая», рогатая аварская солонка. Изначально эти марионетки делались для выставки «Мифопоэтический странник», которая проходила на Чукотке. И тогда мне было важно продолжить советскую традицию, когда по всей стране перераспределялись музейные артефакты, чтобы у всего Союза был равный доступ к культуре, скажем так. Хотела продолжить эту традицию, отправив своеобразных послов ДМИИ на Чукотку. Этот проект выполнял и образовательную функцию.
Для выставки в Махачкале мы этот проект представили по-другому. Замечательный сценарист Андрей Корешков, основываясь на истории этих объектов, написал сценарий. Катя Касабова, актриса Театра кукол, разыгрывает этот сценарий раз в неделю в городских пространствах Махачкалы (ближайшее выступление можно посмотреть 3 ноября в 15:00 рядом с памятником Гамзату Цадасы на площади Ленина. — «НД»).
Например, браслет «рассказывает», как он скучает по тому, как его давно не носят. По сути, это монолог о потере функции, о смерти таких объектов в музее. «Птица Гамаюн» «вещает» о том, как она попала в дагестанский музей, как ей живется в отрыве от других экспонатов. Рогатая солонка — какое важное место она занимала в жилище, когда в ней хранилась соль, главный консервант в дагестанском горском доме. И в этом проекте я хочу рассказать людям о том, что эти объекты не немые, не мертвые, что у них была жизнь, что она что-то значила, значит и сейчас. Это учит к внимательному отношению к музеям, если сказать обобщенно.

Про мир дагестанских мужчин
— Ты обращаешься в своих работах к дагестанским темам. Вообще, Кавказ — это тема, скажем так, хорошо экспортируемая. Почему ты за эти темы взялась? Это попытка показать свою культуру за пределами республики или это такой карьерный ход?
— Не буду врать про карьерный, экспортный ход. Когда начинала заниматься дагестанскими темами, то мне казалось, что это очень удачный выбор. Но потом я поняла, что это именно то, что меня интересует. Я пробовала работать в Лондоне, делать работы про какие-то местные процессы. Но это было таким пустым, таким «не моим». А дагестанскими темами я увлеклась, может быть, еще и потому, что моя мама-искусствовед пишет про декоративно-прикладное искусство. Мне кажется, это то, что я впитала изначально из такого конъюнктурного выбора, а потом все превратилось в какую-то историю, которая мне интересна и важна.
— Хотя твой один из последних проектов «Пуля» (художница стреляет в песок, а затем ищет пулю. — «НД») дагестанским не назовешь.
— Между прочим, «Пуля» имеет и дагестанское прочтение, если задуматься об этих обстрелах, убийствах, которые случаются в республике почти каждый день. Ты ищешь в теле песка эту пулю, источник насилия. А потом эта рана на песке затягивается морем. Как будто ничего и не было. То есть это некая отсылка к дагестанским событиям и к тому, что все уже привыкли к таким новостным сводкам.
— У тебя практически все работы касаются мира мужчин. Это случайно или намеренно?
— Я начинала работать, кстати, именно в женских пространствах, но мне это быстро стало неинтересным. Сегодня давление на мужчин в обществе так же сильно, но о нем почти никто не говорит. Растет мальчик в традиционном обществе, где считается, что у мужчины должна быть хорошая работа, он должен обеспечивать семью, у него должна быть дорогая машина и так далее. То есть сплошное «должен-должен-должен». Вырастает мальчик и понимает, что в институт без взятки не поступит, что на работу может и не устроиться и т.д. Все эти аспекты потом вытекают в дикое социальное давление на мужчин. И я пытаюсь понять, какие процессы происходят в этом мужском мире.

Искусство и политика
— У тебя, помню, была такая работа: несколько лет назад ты вышла на митинг в Москве с навешанным на себя плакатом, где было написано: «Я — «не лицо кавказской национальности». Я — аварка. Дагестанская область стала частью Российской империи в 1860 году, в результате 30-летней кавказской войны»). То есть искусство для тебя — это в некотором роде и политическая позиция?
— Эту акцию ни в коем случае не надо воспринимать как мою художественную работу. Так я выражала свою политическую позицию на те события, которые произошли на Манежной площади в Москве. Они меня очень сильно затронули, возмутили, расстроили. И на митинг «Москва для всех» я не могла не пойти. Да, боялась столкнуться с националистами. Но, думаю, в каких-то случаях нужно проявить, как бы банально это ни звучало, смелость и выразить свое отношение к тем или иным процессам. Повторюсь, это не арт-проект. Я считаю, что искусство ни в коем случае нельзя связывать с политикой так топорно и прямо. Оно шире политической акции. Я не верю в искусство как политическую пропаганду. Некоторые художники только это и признают. Для меня интересно искусство, которое затрагивает социальное и личностное.
В Махачкалу я практически переехала, в том числе и потому, что боюсь, что если в Москве останусь, то погрязну в этом политическом круговороте. Когда я слежу за ситуацией вокруг национализма в Москве, то я не могу удержаться, чтобы не дать этому свою оценку.
А то, что теперь я буду в основном в Махачкале, не означает, что я выпаду, скажем, из различных международных проектов. Думаю, на моей карьере это негативно не скажется. И еще мне кажется, что я сделаю здесь больше полезного, читая лекции об искусстве ХХ века, нежели участвуя в митингах в Москве.
P.S. Выставка видеоработ Махачевой «История требует продолжения» продлится до 18 ноября в зале Союза художников Дагестана. По словам художницы, данная выставка представляет собой критические наблюдения за изменениями в Дагестане.